В центральном труде Бердяева «Смысл творчества» (1911 – 1916 гг.) Штейнер присутствует заметнее, чем в прочих его книгах. В 1913 году Бердяев слушал в Гельсингфорсе лекционный курс Штейнера «Оккультные основы Бхагавадгиты». «Духовная наука» тогда переживала свой расцвет. Направление Штейнера выделилось из Теософского общества Анни Безант в независимое Антропософское общество. «Древнюю мудрость» Индии, возрождаемую теософами, Штейнер намеревался восполнить христианским элементом. В Швейцарии строился Гётеанум – не храм, конечно, как уверяли антропософы, но особый центр для разыгрывания Штейнеровых «мистерий»[133]. В строительстве Гётеанума участвовали русские интеллектуалы: близко знакомый с Бердяевым Андрей Белый с женой Асей Тургеневой, Волошин с Маргаритой Сабашниковой, а также целый сонм энтузиастических адептов Штейнера. Вопрос для антропософов стоял немного – немало как о заложении основ новой культуры, о совершении – героическим усилием единомышленников – эволюционного прорыва. Претензии и грандиозные замыслы Штейнера были вполне созвучны революционным проектам русских мыслителей: с начала ХХ в. в России шла упорная борьба за новое религиозное сознание.
Бердяев был, наверное, самой яркой новой душой, уже вдохновленной Ницше на искание лучезарной «страны потомков» – хилиастического «тысячелетнего царства». Его острейший интерес к Штейнеру не должен удивлять. От посещения Гельсингфорса остались заметки Бердяева (например, в «Самопознании»); представить себе его поведение там можно по воспоминаниям Аси Тургеневой и текстам Е. Герцык[134]. В сложном впечатлении от личности «доктора» в Бердяеве возобладало неприятие, отталкивание. Штейнера Бердяев воспринял как человека абсолютно безблагодатного, пытающегося овладеть высшим знанием одним напряжением собственного существа. Штейнер не то чтобы стремился подчинить волю своих слушателей: в той же мере он убеждал и себя самого. Печаль, окружающая «доктора» мрачным облаком, в передаче Бердяева кажется демонической. Ни малейшего проблеска чаемого духовного света в Штейнере Бердяев не заметил. Он даже пережил ужас, вообразив «дурную бесконечность» мировой эволюции, подчиненной неумолимому закону кармы. По – видимому, он связал загадочный ницшеанский концепт вечного возвращения с кармическим круговоротом души. В дневнике Е. Герцык, в одной из записей, сделанных под влиянием беседы с Бердяевым о Штейнере, есть намек на то, что Ницше сошел с ума именно от страха «вечного возвращения». Ужас перед дурной бесконечностью бытия изгоняют лишь «Сын и Мать», заключает Евгения, – спасает только религиозное принятие христианства. Очевидно, такими были и интуиции Бердяева. При этом Бердяев, почитатель Бёме, отнюдь не был противником оккультизма и признал тайноведение Штейнера наиболее благоприятным для «новой эпохи»[135]. Ныне необходимо проникновение в тайны мироздания, – иначе человека унесут «космические вихри», – любил повторять Бердяев. И Штейнер – человек ему скорее понравился. За обличием протестантского пастора он почувствовал в Штейнере тайное страдание, – оно не могло не импонировать жалостливому Бердяеву.
133
В эти своеобразные пьесы Штейнер, по его словам, заключил все свое учение. По сути, это оккультные трактаты, которые «по ролям» читают условные персонажи – индивидуальности со своими кармическими судьбами.
134
Друг и любимая собеседница Бердяева, Е. Герцык, побывав в Дорнахе, вступила в Антропософское общество, но вскоре, под влиянием именно Бердяева, вышла из него.