Но, быть может, нам легче будет понять бердяевскую категорию творчества, обратившись к деятельности человека не в личной сфере, а в социуме? Правда, в соответствующей главе «Смысла творчества» Бердяев предупреждает: «Творческая общественность подземна, катакомбна», – она, увы, еще эзотеричнее приватного существования индивида. Определенно то, что «переход от послушания к творчеству в общественности ‹…› возможен лишь через жертву безопасностью, гарантированной устроенностью», – типа жертвы «св. Франциска»[164]. Причем жертва эта должна быть жертвой «коллектива», согласившегося, видимо, терпеть францисканскую нищету. После 1905 – 1907 гг. Бердяев разочаровался в политических революциях; он отрицает и «либерально – правовые общественные направления», консервирующие буржуазный порядок. «В общественности, как и в философии, в искусстве, в поле, в морали и во всем, обнаруживаются стремления к выявлению предельного, конечного, последнего»[165]: Бердяева в действительности занимает переход к «Царству Божьему на земле», освобождение от всяческих «необходимостей», – движет им воля к Концу. Толкуя по – своему новозаветные источники, Бердяев вчувствует в них идеи «иерархизма» и «аристократизма». Вопреки демократическим тенденциям начала ХХ века, он настаивает на «единственно должной» власти в мире – «властвовании призванных и великих»[166]. Следуя и здесь за Ницше, Бердяев ставит войну выше «безопасности буржуазного мира» – война «жертвенна», а дух жертвы Бердяев любил[167]. В учении Бердяева о творчестве общественного человека – в бердяевском развитии «тайны трёх» по Мережковскому – трудно обнаружить что – либо здравое, практически – вдохновляющее. Так, всю сферу техники Бердяев считает «диавольской», – это «призрачное лжебытие»; технические силы «убивают душу» человека, «заколдовывают» мир; «власть электричества ‹…› – подозрительная власть», что – то вроде «черной магии»: «электричество убивает уже дух человека»[168]… И взамен Бердяев выдвигает вряд ли христианский императив: «Человек должен властвовать над природой силой белой магии» – «бело – магической техники и экономики»[169]. Дух Интернета явно магический; любопытно, что сказал бы об Интернете Бердяев – белая это магия или черная? – «Вся ветхая общественность и вся старая цивилизация ‹…› должны сгореть дотла, чтобы Новый Иерусалим сошел с неба на землю»[170]: здесь, кажется, последнее и внятное слово «творческой» социологии Бердяева. Эта последняя, по – моему, самое слабое место учения о творчестве радикальнейшего индивидуалиста…
Итак. творчество Бердяев определяет апофатически: это не развитие культуры, не различение добра и зла нравственным чувством, не преодоление эгоизма в любви и семье, не усилия найти единомышленников в социуме и т. д. Данные понятные деятельности Бердяев экстраполирует до их аналогов в грядущей и неведомой «творческой эпохе». Искусство будет тогда заменено теургией, техника и экономика – белой магией, этика преобразуется в «дерзновенную» «христианскую любовь», брак сделается «мистическим сладострастием»… На мой традиционный взгляд, творческий проект Бердяева достаточно темный[171]. Но особенно важно мне сейчас то. что понятность, как бы жизненность категорий и текстов Бердяева обманчива: встречая в них слово «творчество», надо соотносить с ним все эти темно – оккультные смысловые обертоны. «Творчество» для Бердяева – это деяния сверхчеловека, не только приравнявшего себя к Богу, но и в определенном отношении вставшего над Ним. В этом мы вновь убедимся, обратившись еще к одному виду творчества, обсужденному Бердяевым, – самому близкому ему творчеству философскому.