Несколько раз моргнув, прогоняя заплясавшие перед глазами от яркого света блуждающего огонька, зависшего в воздухе, цветные пятна, Гордей увидел суровое лицо своего отца.
— Что ты здесь делаешь?
— Я…
— Я велел никому не заходить сюда. Это касается и тебя.
— Но здесь был не только я. Отец, послушай, кто-то пробрался в поместье и…
Чеслав Змеев скривился как от зубной боли.
— Если бы здесь кто-то был, артефакты бы уже забили тревогу, — сказал он.
— Они сломаны!
— Неужели?
Гордей бросил взгляд мимо отца, на стену, где висел волчий череп. И, если пару минут назад, он был выведен из строя, то теперь его глаза вновь горели потусторонним огнем, пристально следя за поместьем.
— Он только что был сломан!
Чеслав Змеев сердито отмахнулся от слов Гордея.
Гордей рефлекторно сделал шаг назад и почувствовал, что наступил на что-то тонкое и шуршащие. Как будто бы на кусок пергамента.
Он посмотрел себе под ноги, но ничего не увидел.
— Достаточно, — сказал Чеслав Змеев. — Возвращайся в свою комнату и, вместо того, чтобы придумывать невесть что лучше поразмышляй над своим поведением в последние дни. Я довольно давно не ощущал такого стыда перед людьми, стоит им только упомянуть имя моего сына. Не говоря уже о том, что компания, которую ты себе нашел совершенно никуда не годится! С кем ты водишься? Думаешь Ярослав не сказал мне? — желчно выплюнул князь Змеев. — Флорианские? Хилков?
— Я не понял, с чего это вдруг мы плохая компания? Я будущий император! Я лучшая компания, которую только можно себе вообразить!
— Чего не понял я, так это, когда мы вообще брали Змеева в свою компанию. А ты особо не гордись, кто там с тобой дружит?
— По-моему, совершенно очевидно, что у Гордея тоже нет других друзей. Иначе почему его задницу спасаем мы? Кто-нибудь видит тут кого-нибудь еще?
— Дафна!
— Да что я не так сказала-то?
— Я глубоко оскорблен, я ведь даже ни одной заупокойной записки с твоим именем с весны в храме не подавал.
— Вы можете хотя бы несколько минут помолчать?!
— Я не вожусь с ними! — разозлился в ответ Гордей.
— Мы как-то уже поняли, уймись.
Чеслав Змеев посмотрел на сына долгим тяжелым взглядом.
Затем вздохнул.
— Глаза б мои тебя не видели, Гордей, — сказал он.
И тогда в коридоре снова раздался призрачный смех.
— Ты сказал! Ты сказал! Ты сказал! — счастливо пропел голос.
И в тот же миг забытый кинжал взмыл в воздух и очертив дугу пронесся по воздуху, полоснув Чеслава Змеева по лицу.
И после этого Гордей больше не мог слышать ничего, кроме своего собственного крика.
— Как-то так, — нервно ковыряя пальцем столешницу закончил Гордей. — Потом мы искали следы твари, но она как сквозь землю провалилась. Глаза отца… Целители ничего не смогли с этим сделать. И он, кстати, запретил мне кому-либо рассказывать об этом, так что вы ничего не слышали, понятно?
Мы все с готовностью покивали.
Хотя ситуация была… непростая. Призрачная тень, пробравшаяся в поместье Змеевых не только обладала способностью взаимодействовать с материальными объектами, но также и без труда скрывала свое присутствие. Мы ни с чем подобным никогда не сталкивались, и было бы очень неплохо спросить о ней кого-нибудь из опытных наставников или даже жандармов.
К несчастью, это был чужой секрет, и хозяин предпочел закрыть на произошедшее глаза.
Во всех смыслах.
— А потом ты увидел ту же тень в академии? — уточнила я.
Гордей молча кивнул.
Я покопалась в своей памяти, но так и не смогла выудить оттуда что-нибудь примечательное. Это был не низкоуровневый дух, подпитывающийся силой своей мании. Но и на сильную нечисть визитер Змеевых не походил. Те, если уж и нападают, редко оставляют кого-то в живых, а тут тварь удовлетворилась всего-навсего пролитой кровью.
Да и поведение…
Странное.
Чего ты желаешь?
С каких пор призраки научились исполнять желания?
— Тень больше ничего у тебя не спрашивала? — задумчиво поинтересовался Лукьян, вторя моим мыслям.
— Нет.
Я вздохнула и потерла ладонями лицо.
Ладно.
Ладно.
Нам все еще нужно было разобраться с парсийцами и их проклятием.
И что-то подсказывало мне, что это тоже будет — непросто.
Глава 34
Все мы смотрим на жизнь через призму собственных ожиданий. Это позволяет нашим сердцам не заходиться в непрерывном страхе неизвестности, нашим глазам не слезиться от едва сдерживаемых переживаний, а нашим рукам — не дрожать в попытках сделать что-нибудь, что угодно, что далеко не всегда пойдет нам на пользу.