Или это из-за того, что ту записку от анонимного отправителя “пятый этаж, после пар” я обнаружила в своей сумке только две недели спустя, когда идти куда-то не было уже никакого смысла?
Я все еще уверена, что это не было признанием.
Кто-то просто собирался расквасить мне нос без лишних свидетелей.
В общем, не знаю, за что именно на меня разгневалась Лулана, но одно можно сказать наверняка — все мои проблемы так или иначе были связаны со свадьбами.
Вне зависимости от места, особенности церемонии и основных участников, торжество бракосочетания неизменно приносило с собой сплошные неприятности.
Кто-то умирал, кого-то пытались убить, и в девяноста процентах из ста — жертвами становились мои нервные клетки.
Прямо как сейчас, когда мы с Лукьяном сидели на самой отдаленной от алтаря лавке, в тени храмовой колонны, и оставалось буквально несколько минут до события, которое впоследствии, говоря без капли преувеличения, станет легендарным.
Я оглушительно чихнула, чем заработала несколько неодобрительных взглядов со всех сторон.
Лукьян невозмутимо вытащил из нагрудного кармана обернувшегося к нам с гневной отповедью господина в пенсне платок и передал мне.
— Благодарю.
Господин в пенсне выглядел так, словно еще чуть-чуть и то пенсне — пойдет трещинами.
В ожидании того, пока невеста накрутится перед зеркалом, жених вдоволь наплачется, а верховный жрец проморгается в достаточной степени для того, чтобы не зевнуть прямо посреди своей церемониальной речи, гости скучали и оттого принялись оживленно шептаться.
— Какая невоспитанность!
— Я не могу смотреть.
— Чьи это родственники?
— Боги и богини, надеюсь, что не мои.
Не желая упускать такую возможность испортить кому-то жизнь, Лукьян помахал причитающему громче всех господину рукой.
— Дядюшка!
— Ну почему всегда я?!
— Потому что ты старый развратник! — немедленно напустилась на него сидящая рядом дама, от души замахиваясь веером. — Чтобы я еще раз наняла молоденькую горничную!
— Дорогая, все это гнусная клевета!
Фокус общественного внимания немедленно сместился.
Ну и отлично.
Использовав платок по назначению (и не вернув!), я наконец-то смогла внимательно рассмотреть убранство храма.
Из-за того, насколько темный оттенок красного преобладал в нарядах присутствующих, в цветовых композициях и общем убранстве, складывалось впечатление, что в этом торжественном зале только пять минут назад кого-то порубили на куски.
Из тихих разговоров тут и там, было известно, что на этом убийственном дизайнерском решении настоял жених, что не могло не наталкивать на мысль о том, что жениться ему не слишком-то хочется. Чего именно он хотел добиться этим жестом? Красный цвет издревле считался свадебным, но говоря о “красном” всегда позразумевали светло-алый цвет полевых цветов и помады, рассветов и закатов, манящий оттенок рубинов, которыми украшали обручальные кольца.
Но это… это был цвет запекшейся крови.
С учётом всего, что мы узнали, хотел ли он сказать…
— И все же, с чьей вы стороны?
Обернувшись на низкий женский голос я увидела женщину, которая судя по приколотой к платью бутоньерке с мальвами была матушкой невесты.
— Со стороны Акулины Андреевны, — бодро оповестил ее Лукьян, из-за чего лицо женщины мгновенно потемнело.
Ее нижняя губа едва заметно задрожала, так сильно, что даже до боли поджав ее она не смогла этого скрыть.
— Вы…, — теряя сознание от негодования процедила она. — Да как вы смеете!
Колокольчики над входной аркой истерично зазвенели.
В помещение ворвался ветер, отдающий морским бризом.
По ворсистой ковровой дорожке тяжело захлюпали чьи-то шаги.
— А вот, собственно, и она сама, — присвистнул Лукьян.
Но началось все, разумеется, не с этого.
Все началось с того, что Платон не способен был понять совершенно элементарные вещи.
Почему мир не вертится вокруг него.
Почему жрать сомнительную рыбу на призрачном корабле плохая идея даже при наличии природной сопротивляемости к ядам.
Или — почему он не может использовать магический круг перемещения во времени Хилковых для того, чтобы вернуться на пару часов назад и сказать себе не делать этого.
Обнимаясь с железным тазиком, который ему любезно выдал Лукьян, Платон очень страдал.
Усугублялась ситуация тем, что страдал он далеко не молча.
— Ты хочешь, чтобы я умер, — мрачно заключил он. — Мстительный мститель. Вот ты кто, понял? Это все ты. Ты, — его палец безошибочно указал на Гордея Змеева. — Это был твой план. Чтобы тебя похитили, мы пошли тебя спасать, и я… Отравился! Как я вообще мог отравиться?