Эта мысль раскрыла в ее душе бездну отчаяния. В душе, где было светло и где жил Бог.
Ржавые петли скрипнули, когда открылось окно. И викарий с нехарактерной для него поспешностью опустил на земляной пол ведро с водой. Сесилия с трудом села, опираясь на дрожащие руки.
– Попей и помойся, – рявкнул он. – Но если ты издашь хотя бы один звук, пока они будут здесь, то никогда больше не выйдешь из этого подвала. Ты меня поняла, девчонка?
Отец не стал ждать ее ответа: захлопнул окно и даже не потрудился его запереть.
Несколько мгновений потрясенная Сесилия сидела неподвижно. Потом, встрепенувшись, бросилась к ведру. Не обращая внимания на грязь на руках, девочка погрузила руки в воду и стала с жадностью пить, черпая ее горстями. Не в силах утолить жажду, она поднесла ведро к губам и принялась пить прямо из него.
Наверху послышались шаги. Но то были не тяжелые шаги отца.
Они были наверху. Но кто так сильно встревожил ее отца?
Тихо поставив ведро на пол, Сесилия поднялась по ступенькам и скорчилась у двери, надеясь что‑нибудь услышать через щель.
– Где вы ее держите, преподобный? – спросил незнакомый женский голос. Женщина говорила с акцентом, который Сесилия не могла узнать, даже если бы ее разум не был затуманен голодом.
Она прижала ладонь к прохладному дереву двери. Неужели они ищут ее? Неужели ее молитвы услышаны?
– Местонахождение моей дочери не касается блудницы.
Подобное определение никак не помогло опознать эту женщину. Для преподобного Тига каждая дочь Евы была тайной проституткой.
– Не блудницы, а деловой женщины. – Даме хватило смелости возражать ее отцу? Сесилия вся обратилась в слух. – Меня предупредили, что вы – лицемерный шарлатан. Вы взираете на нас, женщин, с высоты своего ханжеского величия, вы якобы молитесь и сочувствуете нам. Одновременно вы обвиняете и унижаете нас, не понимая, что все мы только смеемся над жалким, маленьким и совершенно бесполезным отростком, который болтается у вас между ног.
– Как ты смеешь?… – У викария перехватило дыхание, словно он получил удар в живот.
– О, Гортензия рассказала нам о вашей импотенции, – спокойно продолжила женщина. – Нам отлично известно, что вы не являетесь отцом этого ребенка.
Гортензия… Ее мать…
Услышав это откровение, Сесилия, вероятно, на какое‑то время лишилась чувств, потому что внезапно вдруг обнаружила, что ее прижимала к пышной груди совершенно незнакомая женщина.
– Боже правый, детка, – проворковала она. – Сколько этот старый негодяй продержал тебя в подвале?
– Я… – Испуганная и ничего не понимающая, Сесилия подняла глаза и увидела рвавшегося к ней разъяренного отца, которого удерживал мужчина значительно ниже его ростом, но очень широкий, так что его коренастая фигура заполняла весь дверной проем.
Девочка все осознала, когда встретила взгляд отца. Его глаза были черными, такими же, как волосы, как его душа.
Нет… это был не ее отец. Викарий был очень высокий, худой и угловатый, с длинным носом и выдающимся подбородком.
Когда Сесилия рассматривала в зеркале свои мягкие округлые черты, она никогда не находила ни малейшего сходства с отцом. И теперь девочка точно знала, почему.
Она не его дочь.
«Слава богу».
К глазам подступили слезы, и она нерешительно взглянула на свою спасительницу – самую красивую женщину, какую ей только доводилось видеть.
Темно‑золотистое платье незнакомки мерцало в тусклом свете. Ее кожа и волосы были неправдоподобно светлыми, глаза – темными, а губы – такого же оттенка, как лилии на школьном дворе. Сущий ангел.
Женщина имела округлые формы, как и у Сесилии, и от нее, казалось, исходило удивительное сияние, словно вся она была наполнена светом.
– Сесилия, дорогая, меня зовут Женевьева Лево. Друзья называют меня Дженни. По‑моему, нам ничего не мешает быть друзьями. Ты согласна?
По щеке девочки скатилась слеза. У нее еще никогда не было друзей.
Завороженная, Сесилия подняла руку: она хотела тронуть кончиком пальца щеку женщины, но тотчас же отдернула ее, сообразив, что руки у нее очень грязные. Она не хотела испачкать свою спасительницу – так же, как не позволила бы себе прикоснуться нечистыми пальцами к изображению Моны Лизы.
– Не оставляйте меня здесь. – Слова эти, казалось, резанули по горлу ржавым железом, но смолчать Сесилия не смогла.
– О, милая, ты больше не останешься ни на минуту в этом ужасном доме. Ты сможешь идти?
Сесилия молча кивнула. И тут же, покачнувшись, уткнулась лицом в грудь женщины.