— Запускать будем с откоса.
Бережно, за углы, вынесли мы наше творение из дома, торжественные и гордые, поднялись по склону. По дороге к нам присоединились Володя Орловский и Ваня Зернов, тоже сверстник и товарищ Юры. А потом и еще ребятишки набежали.
Ветер дул порывами, время от времени. Я предупредил брата:
— Юрка, ты придерживай змея, а когда крикну, подбрось его вверх и отпусти.
Разбежался вниз по склону.
— Давай!
Змей взвился в воздух. Ребята загалдели восторженно, заохали.
Стая белых голубей летела высоко над нами. Ветер нес нашего змея,— нам теперь он виделся маленьким, несерьезным,— прямо на стаю. Не знаю, за какое чудище приняли голуби самодельную игрушку, но вся стая вдруг затанцевала, затолклась на одном месте, а потом развернулась и обратилась в беспорядочное бегство.
Когда от нашего змея остались лишь клочки драной бумаги, ребята окружили меня, загалдели наперебой:
— Пойдем новый мастерить.
— Пойдем, Валентин, мы все тебе помогать будем.
Натиск был дружным — я уступил:
— Ладно, пойдемте, коли понравилось...
Зоя с Бориской уже вернулись из лесу. На подоконнике в стеклянной банке стоял букет голубых подснежников, и в избе от них было как-то уютнее, светлее.
Бориска сообщил:
— Там снег под деревьями.
— А все равно хорошо,— сказала Зоя.— Жаль, что вы не пошли.
Юра улыбнулся хитро:
— А нам и не жаль вовсе. Правда, Валь? — И затеребил меня: — Ребята ждут в сарае.
На этот раз мы справились с работой куда быстрее — опыт уже имелся и помощников прибавилось.
Второго змея ребята запускали без меня.
А потом завертелось! Что ни день, заявляются всей ватагой: Юра, Володя, Ваня Зернов. Клей им змея, да и только! Клеил до тех пор, пока не научились мальчишки сами мастерить эти несложные игрушки. А тут еще отец браниться начал: не успевал прочитать свежую газету, как она шла в дело.
После уроков в школе нас, и пионеров и комсомольцев, собрали в пионерской комнате: разговор шел о том, как лучше, торжественней отметить первомайский праздник. Решили: подготовим хоровую декламацию, физкультурные номера, распределили, кому и с чем выступать.
Пока решали, как всегда в таких случаях, велись жаркие споры. А я все посматривал в угол. Там, на шкафу, запыленная и поломанная,— вывихнуто крыло, корпус в сплошных дырах,— стояла модель планера.
Когда собрание закончилось, я подошел к вожатому:
— Можно мне эту штуку взять?
— Планер-то? Возьми. Давно собираюсь его выбросить, стоит, место занимает.
Модель была в размахе крыльев, наверное, метр с лишком, но исковерканная до безобразия. Починить ее я и не надеялся — выпросил так, интереса ради, меньших братьев подивить, может, и порадовать.
Дома Юра, увидев модель, ахнул:
— Вот это самолетик. Как взаправдашний!
— Это не самолетик, а планер. Летает так же, как и змей, по ветру.
— Все равно с крыльями, значит, самолет.
Отец, которого не очень-то занимали наши игры и увлечения, тоже заинтересовался планером. Модель на полу стояла: беспомощно висело крыло, дыры в корпусе затянуты паутиной, и даже бойкий паучок выполз из какого-то отверстия в хвосте. Безрадостная, унылая картина. Отец обошел вокруг планера, потрогал искалеченное крыло, покачал головой:
— Такую штуку загубили, стервецы.
Что-то прикинул, задумавшись, и неожиданно для нас объявил:
— Чинить будем, починить можно. Крыло заново сделаем, обтянем все,— щелкнул пальцами по корпусу,— папиросной бумагой. Потуже. Легко и прочно.— Он натянул на голову фуражку.— Ты, Валентин, ступай во двор, строгай рейки для крыла. Да сосну возьми, выбирай какую посуше — легкое дерево. И не торопись, работа спешки не любит... А я в магазин наведаюсь, куплю бумагу папиросную.
Это было в батином характере. Сызмальства и плотник, и шорник, и печник, и на все руки мастер, не одним десятком домов осчастлививший землю, он уважительно относился к любому предмету, сработанному человеческими руками. Этому уважению и нас учил.
До магазина путь не близок: раньше чем за час отцу не обернуться. Я неспешно принялся строгать рейки. Юра вертелся рядом: то стамеску подсунет, то уж — совсем ни к чему — клещи принесет, положит на верстак.
— Ну скорей же, скорей,— волновался он.— Возишься как не знаю кто. Так мы и до ночи не успеем.
— Ишь прыткий. Слыхал, что отец сказал: не надо спешить.
Ссылка на авторитет отца малость утихомирила его, однако ненадолго. Снова запел под руку:
— Не умеешь, так не берись.
Хотел было прогнать его, но отец из магазина вернулся неожиданно быстро. Сообща доделали мы и поставили на место крыло, обтянули модель бумагой.
— Давай звезды на крыльях нарисуем,— предложил Юра.
Я легкомысленно клюнул на дешевую приманку:
— И фамилию напишем. Крупными буквами: ГАГАРИН, и...
Договорить я не успел, отец круто осадил меня:
— Не сметь! Вдруг не полетит — на посмешище выставить себя хочешь? И кто ты такой: Га-га-рин? — ехидно, по слогам, произнес он.— Тоже мне Петр Великий...
Посрамленный, я притих.
Изо всех исторических деятелей прошлого России больше других занимала воображение отца фигура Петра Первого. Все книги о нем, какие обнаружились в нашей сельской библиотеке, отец перечитал по вечерам. А читал он медленно, основательно, стараясь в каждое слово вникнуть наверняка, не раз и не два возвращаясь к трудным, малопонятным или особенно интересным для него местам, и эта работа — а во имя ее была пожертвована не одна зима,— для отца была своеобразным подвигом.
В той же степени, в какой прельщала отца фигура Петра Великого, была противна ему императрица Екатерина. «Катька-немка»,— презрительно именовал он ее и, знаю, в кругу товарищей не стеснялся рассказывать о ней скабрезный анекдот...
— Пойдемте так, ничего не надо рисовать,— тянул нас Юра.— Вон темнеет ведь.
Темнеть должно было не скоро, но нетерпение испытать планер в полете подмывало и меня.
Вышли на луг, за околицу. Отец не провожал нас — наблюдал от двора, блюл достоинство: хоть и серьезная штуковина этот планер, а все ребячья затея.
И снова, как и в первый раз, когда испытывали змея, окружила нас толпа мальчишек и девчонок: в селе жизнь что на ладони — насквозь из окон видна.
Первая попытка запустить модель окончилась неудачей: на высоте десяти — двенадцати метров планер завалился на крыло и упал на землю.
«Опять ремонтировать, пропади он пропадом!» — обреченно подумал я, но, вопреки ожиданиям, никаких поломок не обнаружилось.
Сорвалось и во второй, и в третий, и в четвертый раз. Ребята захихикали.
— Трактор, а не планер.
— Трактор хоть гудит и землю пашет.
— От этого в печке польза будет.
Мне стало стыдно. Мельком взглянул на Юру: щеки у него покраснели, глаза лихорадочно горят, а губы плотно сжаты. Переживает, и, наверно, больше меня.
— А ну его, ребята,— махнул я рукой.— В печку так в печку. И то дело. Пойдемте по домам. Что-то в нем, видать, не так рассчитано.
Юра стал передо мной, загораживая дорогу:
— Все так, все так, я знаю. Еще разик попробуй, Валь, один разочек.
А, была не была! Я снова поднял модель, и... на этот раз нам сказочно повезло: планер круто набрал высоту, лег в горизонтальное положение и, покачивая серыми, обтянутыми папиросной бумагой крыльями, поплыл, поплыл, голубчик! Прямо к ферме поплыл, к тому самому помещению, где обитала некоронованная царица клушинского свиного поголовья рекордистка Белуга, куда Юра бегал кормить поросят.