— Итак, мы договорились, ты ищешь врача и любую другую информацию, какую только сможешь найти? — я поднимаюсь из кресла, решив все-таки дать брату отоспаться.
— А ты поговоришь с бывшей? — неожиданно спрашивает Влад. — В конце концов, она — живой свидетель. Если она все-таки что-то знает о Завьялове и молчит — у нас будет мотив, это уже немало.
Поговорить с Вик — это та еще задачка, на самом деле. По крайней мере, сейчас.
— После суда имеет смысл, — я покачиваю головой, — раньше вряд ли получится.
— Но ты попробуешь? — Влад смотрит на меня с выражением лица «ты же знаешь, что чем раньше мы получим информацию — тем лучше».
— Попробую, — я киваю, — но с большей вероятностью — она меня пошлет.
На этой «позитивной ноте» я все-таки отчаливаю. Отчасти — чтобы дать брату отдохнуть, наконец. Но по большей мере — мне, как ребенку, уже не терпится, чтобы завтра поскорее наступило.
Этот вечер выходит неожиданно тяжелым и на выясненные факты, и на количество разочарований. Я надеялся, что наконец получу свои доказательства и твердый повод укатать Завьялова в асфальт. Увы. Информация, попавшая мне в руки, оказывается неожиданно тревожной и кровавой.
Впрочем — завтра я увижу Машутку. Обязательно увижу и постараюсь с ней поговорить. Даже ожидание этого скрадывает любое разочарование. И тревоги как-то отступают на второй план.
Интересно, насколько громко будет ругаться Викки, когда обнаружит меня по соседству?
5. Сон вне закона и его послевкусие
Во сне мне жарко. Очень жарко. Настолько, что мне даже странно, как это на моей коже не выступает хрустящей корочки. И, увы мне, причиной этой жары является не явившееся мне в лазурной яви жаркое солнце мальдивского острова. А руки… Жадные, сильные, меткие руки, так точно попадавшие в самые чуткие мои места. Будто сделавшие из моего тела фортепиано, и этими настойчивыми, нежными ласками писавшие дивную и такую жаркую сюиту.
Я точно сплю. Я ощущаю это каким-то задним умом, прагматичным, который даже особо не осознает — кому принадлежат эти руки. Неважно. Это все неважно. Будильник, заткнись, сделай милость…
Не хочу, не хочу, чтобы это заканчивалось или обрывалось. Хочу лишь стонать: «Дальше, дальше, давай дальше», — только во сне я не особенно разговорчива, язык кажется таким ватным, тяжелым… Ну и плевать на него!
Я не владею техникой осознанных сновидений. Спасибо, что в этом сне я хоть не лежу бревнышком, а гнусь лозой в руках своего композитора. И ничего, что в моих заплывах я беру долгие перерывы, я очень даже в форме, могу дать мастер-класс хоть сейчас. Наверное, именно для этой цели я с тихим стоном изнеможения выгибаюсь, стремясь поплотнее прижаться к влажной коже моего партнера.
Какой же это по счету акт в нашей дивной пьесе? Второй? Третий? И когда у нас планируется переход к кульминации?
Все это время я прожаривалась, не раскрывая глаз. Почему-то мне так хотелось. Это логика сна, с неё спрос маленький.
И вот именно в эту минуту я решаюсь все-таки полюбоваться на него, на моего композитора. Да и не только полюбоваться, поторопить — в конце концов, сколько можно меня мучить? Я тут уже в стадии прожарки «well done»: еще чуть-чуть — и начну обугливаться. Тем более, что это так вкусно — потянуться к нему, наслаждаясь тяжестью мужского тела, со вкусом куснуть за мочку ближайшего уха, скользнуть щекой по едва шершавой скуле, подставить губы для законного поцелуя — мне срочно нужен хоть один, иначе я засохну на корню. А потом наконец распахнуть глаза, чтобы встретить наконец его прямой взгляд, утонуть в бездонном, беспощадном... ультрамарине!
Этот цвет — как холодный душ, как мое стоп-слово, то самое, после которого мозг будто встряхивает мое тело ударом электрошока, заставляя в срочном порядке эвакуироваться из этого сна. И проснуться!
Я застаю себя в сумрачной, предрассветной комнате, сидящей на кровати и стискивающей одеяло с такой силой, что на колене под ним совершенно точно останутся синие отпечатки моих пальцев.
И я даже не знаю, от чего именно сильнее встают дыбом волосы на моем затылке — от бешенства или от ужаса.
Мне приснился не кто-нибудь — не Ник, не Брэд Питт, и не какой-нибудь случайный рандомный непонятный мужик, к которому у дедушки Фрейда не возникло бы никаких вопросов.
Господи, Ветров… А уж в мои-то сны ты как влезть умудрился?