Только от этого становилось ещё хуже. Я понимал, что она меня жалела. Жалость сквозила во всем, в словах, в поступках, извинениях. И врала про этого Руслана, потому что жалела. И эта жалость угнетала и унижала. Хотя с этим я бы мог справиться, как привык к темноте.
Однако невыносимее всего было осознавать, что я для нее обуза, что отравляю ей жизнь. Она ведь и не жила по-настоящему. Училась, работала, ещё и ухаживала за мной. Я чувствовал, какой измотанной она была. Приходила поздно и такая уставшая, что даже говорила еле-еле. Вяло, потухшим голосом.
Я, как мог, конечно, помогал, что-то делал по дому, но мог ничтожно мало. Для меня даже что-то найти в ее доме становилось целой задачей. Да и помощь моя оборачивалась часто вредом. Вечно я что-то ронял, ломал, разбивал.
Один раз нечаянно смахнул и раздавил какую-то вещицу, видимо, очень для неё ценную. Таня даже не сказала, что это было. Она лишь вскрикнула: «Стой!». Но под ногой уже хрустнуло. Она кинулась собирать, а потом полчаса плакала в ванной, включив воду, чтобы я не слышал. Но, по иронии судьбы, слышать я стал как сова. Каждый шорох, каждый самый тихий звук теперь улавливал. Впрочем, я читал когда-то, что организм всегда компенсирует потерю одного рецептора усилением другого.
Вот я и слышал, как она горько рыдала из-за меня, и проклинал собственную ничтожность. Еще хуже было оттого, что она ни словом меня не упрекнула. Вышла из ванной и с деланной легкостью сообщила, что ничего страшного, это был пустяк, не о чем и говорить. Короче, опять меня пожалела. А лучше бы всё высказала…
Каждый день я думал о том, что лишаю её нормальной жизни, но не представлял себе, как самому без неё жить… Наверное, если бы не этот эгоизм, я смог бы уйти раньше. И не было бы той страшной ночи, когда я слушал откровения её подруги: он – обуза, Руслан сделал бы тебя счастливой…
Как же я ненавидел себя за эту немощь, но еще больше – за слабость. И понял, что раз люблю, то должен отпустить её. Не ломать ей жизнь, не утягивать в болото, где оказался сам.
Как же тяжело, просто невыносимо, было от неё отказаться. Да и Таня сама, своими словами и слезами, рвала душу в клочья. Сам не знаю, как пережил тот день, когда приехал домой после нашего разговора. Мне казалось, что я убил и её, и себя. Потом думал, конечно, о том, что это сейчас так плохо, потому что рвать всегда больно. Но теперь она свободна. Она сможет жить полноценной жизнью, сможет быть счастлива с тем, кто её достоин…
В тот же день или на следующий – у меня все дни слились в одну сплошную черную полосу – позвонили из реабилитационного центра. Сообщили, что у них какие-то предновогодние скидки для клиентов, если я вдруг захочу продолжить у них лечение. Мне было все равно на скидки и лечение, но именно тогда я вдруг осознал, что остался совершенно один. Даже отец последнее время не звонил, а когда я набрал его сам, он сказал, что занят, но потом, как будет время, обязательно перезвонит. Я в общем-то не из тех, кто жаждет постоянного общения, но вот это всепоглощающее, беспросветное одиночество… оно показалось страшным. Как тупик. Или даже смерть.
Я записался на следующий день. Там же в Центре мы встретились с Элей. Знаю, что Таня ей невзлюбила, но я был рад встрече. И она – тоже.
Правда, на другой день случился казус. И не первый раз со мной теперь такое. Я где-то оставил телефон и забыл, где. Обшарил всё, но не нашел, ну и не поехал в Центр, потому что не смог вызвать такси. Так Эля приехала сама, забеспокоившись, почему пропустил сеанс. Мы разговорились о том о сем. Чай попили. И уже когда прощались в дверях, она вдруг сказала:
– Дим, а ты слышал о таком докторе Ли Цинхэ? Он – китаец и он – волшебник. Это я на полном серьёзе тебе говорю. У него своя методика. Я сама у него работала раньше, затем в наш Центр перешла, потому что здесь и нагрузка меньше, и платят больше. Но если по-честному, то от его сеансов толк будет гораздо лучше. ЦНС и опорно-двигательный аппарат – это прямо его… Он в этом бог, вылечивал и поднимал даже безнадежных. Помню, к нам мамочка привозила дочку из Красноярска, она родилась слепой. Врачи сказали, что ничего нельзя сделать. Так вот у Ли Цинхэ после десяти его иголочек девочка стала видеть. Представляешь? Мальчик еще тоже был после аварии неходячий. Ли за три курса поставил его на ноги. Попробуй, а? Хуже-то точно не будет.
Мне терять нечего, я согласился.
– Хорошо.
– Слышал бы ты себя! Ты так сказал, типа «да, да, да, только отвяжись», – расхохоталась вдруг Эля.
– Да я правда не против, – заверил её я.
– Ну и отлично! Тогда… завтра я работаю до вечера, а вот послезавтра я тебя к нему свожу. Ну там просто очередь, запись, поди, до весны. Желающие же к нему отовсюду едут. А со мной он тебя возьмет без очереди, я договорюсь.