Читал я об Острогожске «Записки цензора и академика А.В.Никитенко» и «Летопись города Острогожска», составленную настоятелем острогожского собора протоиереем Дмитрием Склобовским.
Никитенко жил в Острогожске между 1816 и 1820 годами. Он пишет: «Замечательный город был в то время Острогожск. На расстоянии многих верст от столиц, в степной глуши, он проявлял жизненную деятельность, какой тщетно было бы тогда искать в гораздо более обширных и лучше расположенных центрах Российской Империи».
«И материальный, и умственный уровень его стоял неизмеримо выше не только большинства уездных, но и многих губернских городов. Недаром Острогожск прозывали в краю "Воронежскими Афинами"».
Склобовский написал свою «Летопись» в 1900 году. Спасибо ему за это. Кроме него никто не удосужился заняться этим. Мы люди вчерашнего дня.
Вспоминаю одно высказывание историка В.О.Ключевского, слышанное мною у него на лекции: «Приезжаете на Западе даже в самый маленький городок и видите, что культура наслаивалась там столетиями. Когда же попадаешь у нас даже в большой губернский город, то походишь, посмотришь и невольно спросишь: давно ли горели?» Да, давно ли горели!
Склобовский назвал свою монографию «Летописью города и семи церквей его». И сделал он это правильно и умно, потому что прежняя материальная культура города представлена, главным образом, церквями. Сейчас церкви Острогожска закрыты и гибнут или частью уже погибли. И что же остается от города? Кучка деревянных одноэтажных домишек — и только. Не надо даже и гореть. Все равно это не история.
А церкви города были изумительные. Двухэтажный ампирный собор стройки 1780 года на высоком берегу реки виднелся издали, а внутри весь белый, он поражал простором купола, благородством линий и исключительной красоты иконостасом, низенькие царские двери которого представляли собой скульптурную группу тайной вечери. В четырех простенках висели громадные панно на евангельские темы художника Величковского. Ничего лишнего, никакой загроможденности иконами; легкое серебряное паникадило парило в воздухе, не давя и не нарушая общего впечатления гармонии.
В Богоявленской церкви, скромной и невидной извне, был многоярусный, в 21 аршин высотою, иконостас в стиле барокко такой красоты, равного которому я не знаю. Словом, каждая церковь имела свою художественную ценность, созданную XVIII веком, когда мели строить и строили церкви с верою и любовью, что, по-видимому, делало даже самых простых людей понимающими и ценящими красоту. Угасли вера и любовь, и пропал вкус. Исчезло чувство гармонии и меры. Конечно, не у всех, у избранных оно осталось, а масса потеряла и перестала понимать и чувствовать красоту, в создании которой она когда-то сама принимала участие.
Однако не буду продолжать — об этом дальше. Я пишу не о том, что есть, а о том, что было. А было то, что чудесный звон юродских и пригородных церквей давал содержание всей жизни юрода. Особенно хорош он был в Пасхальную ночь. Спать в эту ночь никто не ложился. Все, кто мог, тянулся к церкви. Время идет двенадцати. На соборной колокольне начинают бить часы: час, та… семь… десять, одиннадцать, а вместо двенадцатого удара раздается одновременный гул колоколов всех церквей. И несется потом этот перезвон всю Пасхальную неделю, сливаясь в одно с весенним пробуждением природы.
Умирал ли кто в городе и хоронили его потом — церковный звон оповещал об этом. И этот звон, как звон буден, праздника, Великого поста, крестного хода, имел свой язык, свою выразительность, свою печаль и свою радость.
Двадцать девятого августа весь город встречал икону Сицилийской Божьей Матери, несомую за семнадцать верст из Дивногорского монастыря. Тысячи народа с утра выходили за город и шли верст за восемь к Коротоякскому лесу. Там отдыхали, питались и поджидали шествие с иконою, чтобы общей массою вернуться в город. А на встречу у города, у кладбищенской церкви, собиралось все духовенство всех церквей в полном облачении, с хоругвями, все учащиеся всех школ, кавалерийский полк с оркестром. Звонили все колокола города, неслось мощное пение тысячных толп. И вдруг все затихало. Оркестр начинал играть «Коль славен» и все шествие направлялось к собору. И в эту ночь тысячи пришедших в город получали от жителей и ночлег, и еду, без чьего-либо приказания и распоряжения, а единственно «Христа ради».
Никитенко, говоря об острогожском обществе, пишет: «Нельзя обойти молчанием его духовенство. В мое время оно там поистине стояло на высоте своего призвания». Это же самое должен повторить и я: тридцать лет я знал все духовенство города, и за все это время оно было на большой высоте. Среди духовенства я не помню ни одного пьяницы, ни одного порочащего свое звание человека. Это были маститые, сидящие в своих приходах по нескольку десятков лет священники, имеющие вес и значение у своих прихожан. Все их знали в лицо и все при встрече с ними приветствовали их. Конечно, среди них были признаваемые и более почитаемые, как, например, отец Дмитрий Склобовский, Алексей Сцепенский, чья импозантная фигура с посохом и в камилавке заставляла всех при встрече давать ему почтительно дорогу. Отец Дмитрий Адамов, Алексей Тростянский. Были и менее известные, но ни одного такого, повторяю, о котором бы говорили дурно и которого бы осуждали. В нашей приходской Покровской церкви настоятелем был отец Дмитрий Адамов. Он же был и законоучителем в женской гимназии со дня ее основания. Этот человек, несомненно, был на голову выше всего своего прихода. Он много читал, владел даром слова, имел прекрасную внешность и хороший голос и, самое главное, был умен. Овдовев, он пошел в черное духовенство и был потом архиереем.