Постоянного театра не было. Изредка играли любители в зале «Общества трезвости». Наезжали малороссийские труппы и цирк. Были разные паноптикумы и фокусники. Показывали чучела телят с двумя головами, карликов и великанов и другие подобные раритеты. Потом появлялся фонограф, и мы с благоговением сидели вокруг ящика с трубочками в ушах и прислушивались к тусклой и неясной речи. Изредка бывали концерты, вроде Капеллы Славянского, и показывали «туманные картины» с чтением.
Такая бедность зрелищ и развлечений имела, однако, и свою хорошую сторону. Она, несомненно, у многих создавала повышенный спрос на книгу, уважение же к книге было общим и росло с каждым годом. Еще будучи в уездном училище, мы с Федей выписывали чудесный тогда журнал «Вокруг света» с приложением романов Жюль Верна, Фенимора Купера и других, которыми зачитывались не только мы — дети, но и отец. Затем широко выписывали журналы «Родина», «Нива», «Живописное обозрение», все с приложениями русских и иностранных классиков, газету «Свет» с такими книжками романов, которые зачитывались до дыр.
При уездном училище была прекрасная библиотека, хорошо переплетенная, старинные шкафы которой, таинственные д притягательные, занимали отдельную комнату. В городе, сколько я себя помню, всегда была общественная библиотека, сначала частная — Слюсарева, потом К.Г.Грекова. Библиотеку эту впоследствии купил город, и она за 30 копеек в месяц давала все новинки журнальные и монографические.
В 1874 году была открыта женская прогимназия, в 1879 году — мужская. Обе затем преобразованные в гимназии. Наличие в городе этих учебных заведений играло, конечно, колоссальную роль в его культурной жизни. Нужно, между прочим, отметить, что начальницей гимназии со дня ее основания и до 1918 года неизменно была Юлия Оттовна Эльснер, которую знал и уважал весь город. Да и вообще, «текучести кадров», как выражаются теперь, жизнь тогда не знала. Люди обыкновенно сидели на своих местах до смерти. Так было с учителями, врачами, духовенством и всем другим служилым людом.
В городе был окружной суд. Стоял на своих «постройках» драгунский кавалерийский полк. В уезде были имения Станкевичей, Черткова, Бибикова, Тевяшовых, Ржевских. Общество города жило отдельными кругами. Тон жизни задавался земской и городской верхушкой, судейскими, военными; они-то вместе с врачами, учителями и тремя-четырьмя купеческими семьями и составляли то «благородное собрание», которое летом блистало на его веранде, а зимою танцевало на своих балах.
Купечество было не сильное. Оно поглощалось массой интеллигенции и быстро вырождалось в служилое интеллигентное сословие. Городским головою много трехлетий был купец Петр Алексеевич Жалин. Улица, на которой он жил, и при нем, и после его смерти всеми звалась Жалинской. Он был крупным благотворителем и жертвователем на разные нужды города.
Кстати, один штрих. Купец Павел Дмитриевич Вавилов захотел привести в порядок то древнее Евангелие в Пятницкой церкви, о котором я упоминал выше. Оно требовало ремонта и соответствующего оформления. Так вот, Вавилов обратился в Московскую Археологическую комиссию за соответствующими эскизами и потом уже заказал художнику «серебрянопозлащенный оклад», который вышел чрезвычайно стильным с весом в 14 фунтов 42 золотника, и было это в 1891 году. А вот когда в Москве в 1914 году на университетском храме св. Татьяны появились крест и надпись «Свет Христов просвещает всех», совершенно искажающие стиль здания, устроитель не подумал тогда обратиться к Вавилову и спросить его совета, как делать эти дела. Умер Павел Дмитриевич в 1915 году, оставив городу под больницу на главной улице прекрасный дом с большой усадьбой.
До поездки в Москву в 1902 году я ничего не слышал и не знал о «бунтах» против царя и недовольстве существующим строем. Конечно, нам говорили о злодейском убийстве Александра II, но факт этот не получил своего истолкования и оставался отдельным поступком, всеми жестоко осуждавшимся.
Наряду с этим я отлично помню то впечатление, которое произвела смерть Александра III. О болезни его печатались бюллетени, молились о его здоровье, тревожились о будущем страны, и вот отец, придя как-то из города и собрав всю семью, сказал, что умер царь. Это воспринялось как событие громадной важности и горя. Затем я помню коронацию Николая II, когда город бурлил и веселился несколько дней, зажигая по вечерам плошки. Дымили они и воняли чрезвычайно, но великолепие это иллюминации никогда не было превзойдено в моем представлении. Думаю, потому что живой огонек плошки сильнее действует на восприятие, чем электрические лампочки.