Нестеренко Сергей… Мы сидели с ним в восьмом классе за одной партой. В нем было что-то беспокойное, прыгающее. Он слишком много махал руками. Сама игра его на рояле не успокаивала, а скорее раздражала. И в университет он поехал не в Москву или Харьков, а в Неаполь, а почему в Неаполь — он и сам не мог сказать. Осенью 1918 года при «великом движении на юг» он застрял в Тихорецкой, больной сыпным тифом. Аня видела его там, «несчастного путника на большой дороге». Там он и скончался.
Василевский Генрих — поляк. Настоящий пан. Большой, толстый, с крупною красивой головой, умница, похабник, страстный охотник. Что с ним, где он? Пропал, пропал…
Лихобабенко Иван Максимович. Ну, с этим все было посложнее и остановлюсь я на нем подольше.
Герцен в «Былом и думах» пишет о своей дружбе с Ники Огаревым: «Я не знаю, почему дают какую-то монополию воспоминаниям первой любви над воспоминаниями молодой дружбы. Первая любовь потому так благоуханна, что она забывает разницу полов, что она страстная дружба. С своей стороны, дружба между юношами имеет всю горячность любви и весь ее характер. Та же застенчивая боязнь касаться словом своих чувств, то же недоверие к себе, безусловная преданность, та же мучительная тоска разлуки и то же ревнивое желание исключительности».
Вот и наша страстная дружба с Лихобабенко началась с первой встречи с ним. Жизнь моя в гимназии была полна им. Это был красивый хохол, мягкий и ленивый. Его одинаково влекло и к хорошему, и к дурному. Последнее в его жизни взяло верх. К концу второго года в гимназии мы с ним поразошлись, но интереса друг к другу не утеряли на многие годы. После окончания гимназии он поехал в Харьков на медицинский факультет. В университете он ничего не делал, в конце концов оставил его и в 1912 году приехал в Москву и поступил в Институт восточных языков. В это время он был женат на девушке из очень аристократического и состоятельного семейства. Конечно, из затеи с языками ничего не вышло. К весне жена его оставила, а он переселился в какие-то дрянные номера и не знал, что с собою делать. В это время я уже был два года врачом и работал в клинике. Вся жизнь этого человека, в конечном счете, ушла на карточную игру, водку и женщин. В 1919 году Лихобабенко погиб в Крыму.
Наконец, последний — Степан Долгополов. Об этом сердце болит больше всех… Милый Степан, честолюбивый, мужественный, он в войну 1914 года показал себя героем и, призванный прапорщиком запаса, получил капитана со всеми орденами до Георгия включительно. Он окончил Киевский Политехнический институт, рано женился на нашей же гимназистке, роман с которой начался еще в гимназии, и на всю жизнь один. Он был однолюб. Я знал его с детства. С толпою мальчишек, босоногих, загорелых, в широких соломенных шляпах ходил он мимо нас купаться. В пятом-шестом классе гимназии он имел кличку «Капитан» за стройную фигуру, строгий нрав и надменный характер. Из семьи социалистов-революционеров он не наследовал соответствующей клеточки и, не будучи «правым», не был «левым». После революции держал себя независимо, честно и мужественно. Занимал затем на Украине пост министра путей сообщения и был расстрелян в Одессе, задержавшись в ней. Много лет прошло с тех пор. Еще больше прошло их со времени нашей последней встречи, а образ Степана — светлый, чистый и гордый — жив.
В гимназические годы мы пережили Японскую войну. Осталась она в памяти манифестациями по городу, экстренными выпусками телеграмм, ужасом Цусимы, вагоном с иконами Куропаткина и, затем, успехом Витте в Портсмуте. Охватившее потом всю страну «движение» коснулось и нашей гимназии. Чего она требовала — не помню, знаю только, что все осталось на своем месте. Разве вот Владимир Иванович Теплых подал заявление об уходе с места инспектора гимназии. «Я понял тогда, — говорил он Лихоносову и мне много лет спустя, — что мне не удержать вас от стихийного движения. Я впервые почувствовал в это время, что у меня заболело сердце».