Средний класс вел учитель Петр Дмитриевич. С виду это был добродушный, благожелательный человек, но уже с молитвы перед учением он проявлял свое «коварство». Держа «Часослов» в руках, он, казалось, читал по нем длинный 50-й псалом Давида «Помилуй мя Боже», но на самом же деле, зная его наизусть, высматривал невнимательных к молитве и тут же начинал суд и расправу. Он любил, набравши в течение дня партию «виновных и нерадивых», вести ее к себе через весь город домой. По дороге вся эта партия осужденных плакала или делала вид, что плачет, и громко на всю улицу взывала: «Петр Дмитриевич, простите, больше не буду… Петр Дмитриевич!» На встречных эта картина производила сильнейшее впечатление, но, жалея провинившихся, никто не осуждал наказующего, ибо все твердо верили, что «корень учения есть горек». Петр же Дмитриевич приводил толпу на постоялый двор, который содержал его отец, размещал ее на нарах и заставлял доучивать недоученное. Один раз и я посидел там. В другой же раз, дойдя до угла, откуда шла дорога домой, свернул к себе. Меня за это вначале исключили из школы, затем, оставивши на неделю без обеда, вернули обратно. Стоило это мне многих слез и страха. Пугали «волчьим билетом». Это, по общему толкованию, было такое состояние, что наказанный нигде не мог жить больше трех дней. Его никто не мог пустить к себе переночевать, и он должен был все время пешком переходить с места на место. Словом, положение рисовалось похуже положения «Вечного жида».
В старшем классе преподавал заведующий школой Михаил Прокофьевич Гончаров. Это был очень добрый и приятный человек, но пьяница. Порок этот в нем доставлял нам немало развлечений, особенно, когда Михаил Прокофьевич «выпимши» приходил в класс. Веселью и смеху тогда не было конца, и мы бывали искренне огорчены, когда приходила жена Михаила Прокофьевича и уводила его. Вся школа, не стесняясь, распевала о нем:
Окончил я это приходское училище десятилетним. Научился в школе читать, писать, немного считать. Сказать правду, учили в школе слабо, но не менее слабое отношение было и в окружении к учению. Нам никто ни в школе, ни дома не прививал серьезного отношения к знанию. Это, конечно, объяснялось средою, которая посылала детей в эту школу. Из сотен учеников приходского училища на моей памяти только трое пошли в высшую школу. Все остальные закончили свое образование или этой школою, или уездным училищем, куда поступил и я.
Острогожское уездное училище было основано при Екатерине II. В нем учились Станкевич Николай Владимирович, Костомаров, историк, Крамской, художник. Было удивительно, что на расстоянии двух кварталов, в одно и то же время, существовали такие две различные по духу, направлению и уровню школы. Штатным смотрителем уездного училища был тогда просвещенный и гуманный Кирилл Григорьевич Греков, не чуждый литературе, закончивший карьеру в Петербурге. Законоучитель отец Григорий Дьяков, маститый, умный и образованный. Был он добр, внимателен и зорок. Будучи уже в университете, я бывал у него на дому и помню содержательную и живую его беседу. Сорок лет он священствовал в Рождественской церкви, глубоко корнями врос в жизнь прихода, и в неторопливой однообразной жизни был мудр, благожелателен и прост. Остальные учителя были также на большой высоте. Были старики, были молодые, но ни те, ни другие не были ни чеховскими, ни гоголевскими персонажами. Помню учителя математики Майбороду. Помню, как он рассказывал нам о картине Верещагина «На поле брани», которую он увидел тогда на выставке в Харькове. Для нас, мальчиков, глубоких провинциалов, ничего не видевших, ни о чем подобном доселе не слышавших, его рассказы были целым откровением. И когда я потом сам увидел эту картину в Третьяковской галерее, воспринял ее как дорогое видение, мерещившееся с детства.
В уездном училище мы узнали начатки русской истории, услыхали о Пушкине и Лермонтове, узнали, как велик мир и как он устроен.
Вместе со мною в училище это поступил маленький худенький Саша Лаврентьев. Я знал его раньше. Он как-то отбил меня на улице от двух мальчишек. В нем были боевые качества, которых не было у меня. В серенькой блузке из плохого сукна, от которого пахло дешевым мылом, он был храбр, отважен и ловок. Он хорошо учился. Он импонировал мне. Наша дружба завязалась на почве нашей полной «несхожести». В разгар экзаменов во второй класс Саша заболел и через несколько дней умер.