"Попович" медленно выпрямился. Вода, клокоча, уходила в портики. Геннадий сделал несколько шагов к корме и уцепился в стойку. Он оказался в середине судна, как бы в центре раскачивающейся доски. Здесь качка чувствовалась меньше. "Попович" зарывался носом, а корма быстро шла вверх, закрывая полнеба. Вот по всему корпусу прошла сильная дрожь - это обнажился винт.
"Позор, - думал о себе Геннадий. - Закричал, как заяц, как первоклашка! Нет чтобы процедить сквозь зубы: "Не кажется ли вам, товарищи, что танкеру справа угрожает опасность?.."
Метрах в десяти к носу от Геннадия распахнулась дверь камбуза, и два чумазых артельщика выволокли на палубу огромный котел со вчерашним борщом. Нельзя сказать, что во время шторма экипаж "Алеши Поповича" отличался повышенным аппетитом. Артельщики, поднатужившись, подняли котел и вывалили его дивное содержимое за борт.
Вслед за этим произошло странное событие. Борщ, наваристый янтарно-багрово-зеленоватый борщ, не ухнул, как ему полагалось, в пучину, а в силу каких-то необъяснимых аэродинамических вихревых причин повис на несколько мгновений в воздухе. Больше того, он уплотнился и висел теперь перед Геннадием громадным переливающимся шаром с жировой бородой. Янтарные капли уже долетели до лица юного лаборанта.
"Вот борщ, - медленно подумал Геннадий. - Вот вчерашний борщ, и он висит. Ой, нет - он движется! Он, он движется прямо на меня! Ой!"
Борщ, повисев в воздухе несколько мгновений, ринулся на Геннадия. Вскрикнув от ужаса, мальчик бросился наутек к корме. Артельщики, разинув рты, наблюдали эту невероятную сцену. Геннадий со скоростью спринтера бежал к корме. Борщ настигал его со скоростью мотоцикла.
Гена уже чувствовал за своей спиной нехорошее дыхание борща. Собрав все силы, он сделал рывок, вырвался из-под навеса, вильнул влево и спрятался за спасательной шлюпкой, уцепившись за леера. Борщ, вылетев из-под навеса, взмыл вверх. Спустя минуту Гена, вообразив, что опасность миновала, выполз из-за шлюпки. Борщ, однако, не улетал. Снова найдя мертвую точку среди безумных воздушных струй, он висел теперь прямо над незадачливым лаборантом. Потрясенный и загипнотизированный, Гена уже не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Несколько мгновений спустя борщ, обессилев, рухнул ему на голову.
А теперь, дорогой читатель, попробуй поставить себя на место моего героя. Вообрази себя потомком великого путешественника, человека широких передовых взглядов; вообрази себя лучшим питомцем "Клуба юных моряков", победителем Таля, другом капитана Рикошетникова; вообрази, что ты совершаешь первое в своей жизни морское путешествие к архипелагу фамильной славы и представь себя сидящим на палубе в центре огромного, жирного, хлюпающего борща; представь себя с короной из прокисшей свеклы на голове, с омерзительной капустной бородой, с карманами, полными говядины и картофеля. Мне бы хотелось, чтобы ты, читатель, содрогнулся от ужаса, а затем по достоинству оценил мужество и силу духа моего юного героя.
Геннадий не заплакал, не бросился к борту топиться. Встав из борща, он подошел вплотную к потрясенным артельщикам и процедил сквозь зубы:
- Забыть раз и навсегда! Ничего не было. Понятно?
Артельщики, дрожа, смотрели на героического мальчика.
- Об чем разговор, Гена, - наконец пробормотал один из них.
- Может быть, вам смешно? - звенящим голосом спросил Геннадий.
- Чего же тут смешного, Генок? - проговорил второй. - Плакать хочется.
Он действительно всхлипывал. Такого зрелища, погони вчерашнего борща за живым человеком, он не видел никогда раньше и не увидел позже до сего дня.
Геннадий резко повернулся и стал спускаться по трапу.
Сосед Геннадия по каюте, плотник высшего разряда Володя Телескопов, как и большинство обитателей "Алеши Поповича", летал в это время на своей койке вверх-вниз, влево-вправо, читал "Сборник гималайских сказок", хохотал и покрикивал:
- Вот дает! Вот дает!
Неизвестно, к чему относилось это выразительное восклицание - к шторму ли или к гималайскому фольклору.
- Эге, Генка, поздравляю! - приветствовал он вошедшего в каюту Геннадия. - Я вижу, тебя борщ догнал!
- Ха-ха-ха! - нервным мужественным хохотом расхохотался мальчик. Представьте себе, Владимир, вы близки к истине.
- Это что! У нас как-то раз в Чугуевском карьере Марика Ибатуллина суп с клецками догнал, - оживленно заговорил Телескопов. - А самый, Генаша, уз-жаст-ный случай был в Клайпеде, когда Мишку Офштейна лапша накрыла.
- Значит, это не первый случай в мировой практике? - ободрившись, спросил Геннадий.
- Отнюдь не первый! - закричал Телескопов. Он на минуту задумался, а потом уверенно сказал: - Третий случай.
Измученный мальчик погрузился в глубокий сон. Он спал много часов подряд и не видел, как опустились сумерки, как "Попович" вошел в Суранамский пролив, как утих шторм и как утром открылся залитый солнцем, мерно вздыхающий и словно подернутый тонкой пластиковой пленкой Тихий океан. Не видел он и маленьких японских шхун, с которых рыбаки в ярких куртках тянули невидимые лески. Они были похожи на фокусников или волшебников, эти рыбаки, и казалось, что серебристые извивающиеся рыбины выскакивают из воды прямо к ним на палубу, подчиняясь их резким таинственным пассам. Геннадий, к сожалению, этих рыбаков не видел, как не видел и множества встречных судов и чудовищной громадины американского авианосца "Форрестол", что не солоно хлебавши ковылял домой от берегов Вьетнама.
Проснулся Геннадий только под вечер, когда по судовой трансляции раздался металлический голос:
- Внимание! Наше судно находится при подходе к акватории Иокогамского порта. Палубной команде занять места по швартовому расписанию. Повторяю...
Багровый закатный туман висел над Иокогамой, а над этим туманом в высоком прозрачном небе четко вырисовывалась верхушка священной горы Фудзи.
- Добрый знак, - прогудел боцман Полуарканов. - Етта штука, Фудзи етта окаянная, раз в год по обещанию показывается морскому человеку.