Меир Шалев
Мой дикий сад
Вместо введения
В один весенний день я в очередной раз собрал дорожную сумку и принялся разглядывать карту, раздумывая, куда бы отправиться сегодня. И вдруг услышал голоса, доносившиеся из моего сада.
Мужской голос кричал:
— Становитесь! Вон там! Становитесь!
Молодой женский голос спросил:
— Вот так?
Мужской голос ответил:
— Обопрись немного на него…
Взрослый женский голос велел:
— Смотри на нее. Чтоб сразу видно было, что ты ее любишь.
Я посмотрел сквозь щели жалюзи и увидел большой белый парус, плывущий в красном море моих маков. Я немного приоткрыл жалюзи, и тогда выяснилось, что парус — это свадебное платье, а в нем — невеста: крупная, полная и по-своему даже хорошенькая девушка. Рядом с невестой стоял жених — худощавый, низкорослый парень, очень тщательно причесанный и столь же тщательно недобритый, в белом обтягивающем костюме с бело-золотым галстуком и в белых туфлях с острыми носами. «Странная птица», — как говорили в нашей семье.
Тут же наличествовали два фотографа — неизменные израильские Хаим с видео и Моше с фотокамерой, а также звукооператор, гримерша и две женщины постарше — одна большая и одна маленькая, очевидно сватьи. И все они грубо топтали своими ботинками маки, люпин и голубые васильки моего сада.
Я вышел из дома и крикнул:
— Что вы тут делаете?!
Компания уставилась на меня шестнадцатью удивленными глазами.
— Слушай, ты можешь не мешать нам, пожалуйста, а? — сказал один из фотографов.
А второй возмутился:
— Смотри, он даже не понимает, что здесь снимают свадьбу!
— Вы без спроса вошли в мой сад и теперь топчете мои цветы, — сказал я сурово.
— Тебе это тоже кажется садом? — повернулась маленькая сватья к большой.
— Нет, — сказала большая сватья маленькой, — я вижу здесь просто дикую природу.
Тут и жених набрался смелости:
— Мой брат фотографировался здесь две недели назад, — провозгласил он, — и никто ему ничего не сказал.
Я подумал: «Интересно, кто из этих двух женщин его мать? Маленькая, от которой он унаследовал свой росточек? Или большая, из любви к которой он и жену выбрал таких же размеров?»
Удивительная все-таки вещь — сердце человека! Тут грубые чужие ноги топчут его цветы, а ему в голову лезут праздные мысли…
— Совершенно верно, — подтвердила большая сватья слова жениха и ненароком разрешила мои сомнения. — Обоих моих сыновей я женю в один и тот же месяц!
Я сказал:
— Значит, так — через три минуты здесь включится автоматическая поливалка, и тогда вы увидите, дикая здесь природа или мой сад.
В моем саду нет поливалок, но страх за аппаратуру, за косметику, за прически и за наряды подействовал незамедлительно: обе мамаши, молодая пара, фотографы, гримерша, звукооператор — все поспешили исчезнуть, и я вернулся домой, раздувшись от гордости. Не каждый день садовник-любитель вроде меня удостаивается такого признания — чтобы женихи и невесты приезжали издалека сфотографироваться именно среди цветов его скромного сада.
Новое место
Дом, в котором я живу, стоит в самом центре этого сада. Я хорошо помню тот день, когда увидел его впервые. Я искал тогда жилье «на природе». Ездил от деревни к деревне и от поселка к поселку, высматривал, заходил в местные лавки, расспрашивал, встречался с руководителями мошавов[1], беседовал с папашами и мамашами, секретничал с сыновьями и дочерьми и уже повидал немало подходящих домов. Но этот приглянулся мне с первого взгляда. Маленький, скромный дом, из тех, которые в давние годы называли «сохнутскими»[2], небольшая, насмерть высохшая лужайка перед входом, трава и колючки кругом да несколько декоративных и плодовых деревьев, часть которых тоже умирает от жажды.
Дом стоял на склоне. Я спустился и обошел вокруг. И вдруг, подарком, — огромный, распахнутый пейзаж, уходящий в глубокую даль до самого горизонта. Панорама открывалась двумя обработанными полями, на краях которых там и сям торчали зеленые копья кипарисов. Дальше начинались склоны двух лесистых холмов, густо усеянные импрессионистскими пятнами всевозможных оттенков зеленого. Светло-зеленый цвет фаворского дуба чередовался с темной зеленью дуба обыкновенного, между ними кое-где просверкивала блестящая зелень рожкового дерева, ярко выделялся сочный зеленый окрас мастиковой фисташки и тускло проступало слегка выцветшее зеленое одеяние фисташки израильской. А за всем этим зеленым, словно из летней мглы сотканным одеянием Долины из конца в конец горизонта расстилался знакомый хребет — гора Кармель. Какой долины? Не хочу никого обидеть, но в Израиле, когда «Долину» пишут с заглавной буквы, имеют в виду одну-единственную долину — мою, Эмек Изреэль, а в переводе — Изреэльскую долину[3].
1
Мошав — вид сельских населенных пунктов в Израиле, действующих на кооперативных началах, но с сохранением индивидуального землепользования и потребления (в отличие от коллективного потребления, свойственного кибуцу). (
2
Сохнут — Еврейское агентство для иммигрантов; в частности, на собранные им пожертвования строились дома и общежития для обустройства иммигрантов на первое время.
3
Изреэльская долина названа по древнему городу Изреэль, буквально «посеет Бог»; тянется от горной гряды Кармель под Хайфой на западе до реки Иордан и отделяет горы Галилеи на севере от гор Самарии на юге; длина около 40 км, максимальная ширина свыше 20 км. Большую часть долины занимают очень плодородные угодья, принадлежащие многочисленным кибуцам, мошавам и нескольким арабским деревням; крупнейший населенный пункт Долины — город Афула.