Жизнь муравьев управляется простыми и ясными правилами. Они живут в тоталитарном обществе, которое, парадоксальным образом, представляет собой одновременно н общество в высшей степени равноправное, потому что все его члены заняты трудом на общее благо. Сомнительно, знают ли они об этом сами, но их общество настолько тоталитарно, что уже не нуждается в угрозах и насилии для выполнения каждым его дела. Даже царица (которую я, кстати, ни разу не видел) подчинена этим законам муравьиной жизни. В сущности, она чуть ли не самая покорная рабыня всех тех, кто считается ее поданными: лежит в мрачных подземных глубинах муравейника и всю жизнь только и делает, что откладывает яйцо за яйцом, чтобы из этих яиц вырастали новые рабочие, и новые солдаты, и новые самцы.
Настоящая «царица», которая господствует над всем этим мирком и управляет его жизнью, — это, конечно, генетика муравьиного рода. Это она приговорила их к рабству и послушанию, это она лишила их всяких следов индивидуализма и самой возможности бунтарства. Поэтому в их обществе нет места для импровизации, жалости, непохожести, дурачества, критики, любопытства и творчества, и в человеческом сердце такая жизнь может вызвать сострадание или восхищение, отвращение или солидарность — всё в зависимости от разумения и личности наблюдателя.
Среди поклонников муравьев самым известным в истории был, конечно, царь Соломон. Это он некогда прославил их хвалебными словами: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготавливает летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою»[13]. Энтомологическая любознательность царя Соломона и его способность к научному, наблюдению, несомненно, заслуживают похвал, но, читая его слова, трудно не вспомнить, каким был он сам. Больше любого из всех описанных в Библии царей он эксплуатировал тяжкий труд своих подданных ради приумножения собственного величия, ради жизни в роскоши и наслаждениях. И потому больше всех других царей хотел, чтобы его подданные вели себя, как покорные, трудолюбивые муравьи.
«Пойди к муравью, ленивец», — сказал этот ленивый владыка, этот бездельник и эпикуреец, который за всю свою жизнь сам не работал ни минуты. Урожаи, собранные его подданными, и скот, выращенный ими, обеспечивали его трапезы, их сыновья и дочери обеспечивали его рабами и прислугой, а он при этом еще завидовал обществу муравьев, в котором нет надобности держать всех тех «начальников, приставников и повелителей», которых держал он, потому что у муравьев рабство заложено в самой их природе.
Многие баснописцы тоже отмечали усердие муравья. Они хвалили его за то, что он загодя готовится к ненастным дням, и осуждали стрекоз и кузнечиков (в действительности имелись в виду, очевидно, сверчки или цикады), которые проводят лето в пении, а зимой мрут с голода. Я не уверен, что стрекоза и муравей сами осведомлены об этой разнице между ними, но не ради них написаны все эти басни. Это мы, люди, так истолковали — для собственных нужд — поведение этих простодушных насекомых. В действительности по этому поводу можно сказать лишь одно: в каждом из нас есть что-то от стрекозы и что-то от муравья, а власти земные предпочитают толкать нас в муравьиную сторону.
Вернусь лучше в мой сад. Муравьи внесли важный вклад и в его внешний вид — они проложили в нем свои тропинки. Из каждого гнезда муравьев-жнецов выходят в разных направлениях несколько таких тропинок. Все они тянутся к скошенным полям. Их длина — от нескольких метров до десятков метров, а ширина — три-четыре пальца. Миллионы крохотных ног протаптывали эти тропы, подобно тому как копытца горных козлов и газелей протаптывают тропы в пустыне, ноги пастухов и овец — на склонах гор и копыта диких кабанов — в чащах. Все эти ноги давят, трут, толкают землю, сдвигают песчинки и камни, сминают ростки и с течением времени прокладывают свою дорогу, и в каждой из них есть своя логика, много говорящая о тех, кто ее проложил.
Я люблю тропы. В дни моего детства между отдельными кварталами Иерусалима простирались пустующие земли, машин было мало, и люди ходили пешком из одного места в другое. И в тропах, которые прокладывали их ноги, была та красота, которая присуща также высококачественному рабочему инструменту и ощущается в движениях рук старого мастера — та экономичная, геометрически правильная красота, которую формируют опыт, время, цель и практичность. Муравьиные тропы, хоть и протоптанные очень маленькими ногами, тоже образовались в результате непрерывного и длительного хождения по одному и тому же пути, но в них есть и нечто специфическое. Муравьи ходят по этому пути на работу и обратно, совершенно не отклоняясь от него. Они даже не смотрят по сторонам — не навестить ли кого-нибудь по дороге, не отдохнуть ли в сторонке, не поглядеть ли на природу и поразмышлять о жизни. Поэтому самая заметная особенность муравьиных троп состоит в том, что они не имеют перекрестков и развилок. Дорожный перекресток — это, по сути, место выбора, и развилка может привести муравья в другое место, свести его с другими живыми созданиями, с другими формами жизни, пробудить в его сердце запретные мысли, а может — даже сомнение или колебание. А муравей приговорен к пожизненному заточению и каторжным работам, причем заточен он внутри себя, где нет места для выбора, и потому его ноги пролагают тропу в соответствии с потребностями и законами его общества. В сущности, любой муравей свободен покинуть тропу в любой момент. Он не ограничен заборами. Но забор встроен в его сознание, в унаследованные им гены, в его сущность, и потому его тропа — не тропа скитаний или торный путь. И уж конечно, не туристский маршрут. Это рабочая дорога, путь притеснения и рабства.