«Этой ночью мы на свалке, а где вы?»
«Мы в птичнике в кибуце».
«О! Как вам удалось войти?»
«Это секрет».
А иногда я слышу шакалов, когда начинает призывать к молитве муэдзин соседней арабской деревни и шакалы присоединяются к нему своим воем. Это красиво. Шакалы тоже творенья Бога и были созданы по Его желанию и по Его слову, и у них тоже есть право обращаться к Богу с просьбами и прославлять Его величие, и кто знает — может быть, ивритское слово «тен», шакал, имеет тот же корень, что и глагол «летанот», то есть «подать голос»?
Другие ночные певцы — это жабы и сверчки. Жабы живут в соседском саду, в маленьком декоративном бассейне, и их пение приятно, а вот сверчки в моем саду лишали меня сна и почти свели с ума.
так описывал Бялик сверчка, который стрекотал в доме его отца. Но я провел специальное расследование и обнаружил, что в течение дня садовый сверчок имеет обыкновение прятаться вблизи дерева, на котором поет по ночам. Я нашел там этих певцов нищеты, как называл их тот же Бялик, выбросил их вон из сада, и проблема сверчков разрешилась.
И есть еще нестерпимые ночные звуки и в первую очередь — лай собак, которых хозяева не берут на ночь в дом, и они остаются в одиночестве, лицом к лицу с мрачным темным лесом, и отчаянно лают, вздыбив шерсть на загривке. Поскольку я живу буквально на краю леса, их лай будит меня, и я сержусь, как любой человек, когда кто-то нарушает его сон. Но с другой стороны, меня смешит эта забавная ситуация. Вот домашние животные, которых человек вырастил для своих нужд и для своего удовольствия путем целенаправленного скрещивания пород. Они издавна привыкли, что их надежно обеспечивают пищей, у них есть крыша над головой и медицинская страховка на всякий случай. А лес — это царство настоящих животных, живущих настоящей жизнью — жизнью хищников среди хищников. И поэтому в ночном лае домашних собак мне слышится не только страх, но и почтение.
Это действительно выглядит смешно, но иногда я ловлю себя на мысли, что мой сад не так уж сильно отличается от этих собак. Ведь он тоже не по-настоящему дикий, не на все сто процентов. Правда, декоративные растения больше похожи на домашних собак и так же, как они, целенаправленно выведены человеком, тогда как в моем саду растут настоящие дикие растения, в наследственность которых я не вмешивался. Но я помогаю этим дикарям, пропалывая сорняки и сознательно сею их в хороших местах и в хорошее время, а кроме того, балую свой дикий сад, добавляя ему воду в жаркие сухие дни хамсина. И поэтому мне порой кажется, что и мой сад, подобно тем собакам, стоит против леса и лает со страху, потому что знает, что там, в лесу, природа воистину не знает компромиссов, что там идет жестокая война за существование, что вот там — настоящая дикость.
Печальная песня
Два ночных голоса я особенно люблю, и они кажутся мне приятней и привлекательней всех других голосов: хоровое пение авдоток, которых я уже упоминал и о которых еще расскажу в дальнейшем, и брачная песня обыкновенных сов, или сплюшек, как их еще называют. Авдотки в сад не залетают, они поют в полях, вблизи и вдалеке, а сплюшка иногда навещает меня и поет с одного из моих деревьев. И обе они, если кто еще этого не знает, относятся к мини-птичкам.
Названия обманчивы, и, услышав слово «сплюшка», можно подумать, что речь идет о людях, чрезмерно склонных ко сну. На самом деле это симпатичная маленькая совочка, самая маленькая из всех наших израильских сов. В отличие от авдоток, которые поют хором (возможно, чтобы упрочить связи внутри своей стайки), пение самца сплюшки — это песня соло, песня любви и тоски одинокого мужчины, имеющая целью привлечь какую-нибудь подругу. Можно даже сказать, что самец совки поет нечто вроде серенады. Но его пение куда романтичнее. Ведь влюбленный мужчина знает, где живет его любимая, знает ее в лицо и по имени и поет именно под ее окном, этой своей Джульетты, которая для него единственная и неповторимая. А самец совки поет для любимой, с которой не знаком, не зная даже, где она и слышит ли его.
Он посылает свою песню в темноту в надежде, что она достигнет нужного уха и та дама, которой принадлежит это ухо, возжелает создать с ним семью и прилетит к нему.
Этот самец — временный житель моего сада, перелетная птица, которая прилетает в Израиль весной и остается до осени. В конце февраля или в начале марта (а иногда даже в начале июня) я вдруг слышу его голос — он радуется своему прилету в наши края и понимает, что миновал еще год. В отличие от причудливо-витиеватых рулад, которые выводят другие птицы, самец сплюшки поет очень простую песню. Это очень длинная серия одинаковых коротких призывов, что-то вроде настойчивых и печальных «У… У… У…» с промежутками в три секунды, точными, как между ударами метронома. На фоне свирепых и безжалостных схваток других самцов в дикой природе, их хвастливых брачных танцев, роскошных хвостов, огромных рогов, страшных рычаний, воплей и воя, этот маленький одинокий певец, который вкладывает всю свою душу, свою тоску и свою надежду в такие простые, незатейливые призывы, трогает наше сердце и вызывает у нас сочувствие.