Я перестал выращивать траву в своем саду, и теперь жаркие летние дни, когда, по словам Исаии, «луга засохли, трава выгорела, не стало зелени»[34], а мой сад увядает и дурнеет вместе с лугами и травой, — эти дни меня совсем не пугают. Напротив, мы с моим садом чувствуем в это время, что «вписались» в нечто более великое и древнее, чем нынешний Ближний Восток. И мне приятно видеть, как в этом моем скромном диком саду, в жизни его растений, становятся реальностью великие легенды о смерти и возрождении, созданные жившими здесь в древности народами: финикийцами, шумерами, египтянами, греками, — легенды, источник которых в смене сезонов, в увядании и возрождении растений, мифы, родившиеся в воображении их создателей и ставшие одной из основ человеческой культуры.
Я пишу эти строки в начале лета. Мой сад уже засох, а трава в саду у соседей все еще зеленее, чем трава, которой нет у меня. Но мои штокрозы, вьюнки и агростеммы уже сверкают там и сям фиолетовыми и розовыми точками, и скоро здесь расцветут сотни цветов морского лука, которые пробьются из этой суровой и трудной земли на такой же суровый хамсинный воздух. И тогда ко мне снова, как и каждый год, придут дети из детского сада, чтобы посмотреть на эти цветы, и усядутся вокруг них, и споют им песни праздника и осени, и сад опять зазеленеет, и расцветет, и вернется к жизни — до следующего лета.
Молитва о дожде
Каждая белка, муравей и пчела знают, что перед зимой нужно наполнить кладовые. Об этом известно не только тем, кто противостоит трудностям реальной жизни, но и их литературным двойникам. О стрекозе и муравье помнят все, но мне хочется добавить к этому басенному примеру героев книги Кеннета Грэма «Ветер в ивах». В одном из эпизодов книги два ее героя, Мистер Крот и Мистер Водяной Крыс, приходят с визитом к своему другу и защитнику Мистеру Барсуку. Снаружи воет снежная буря, а внутри — большая кухня, зажженный камин и в кладовых — связки лука, корзины яиц, свиные окорока и сушеные травы, груды яблок, моркови, картошки, корзины с орехами и банки с медом.
И еще один автор — американская писательница Уилла Кэсер в книге «Моя Антония» (действие которой происходит в заснеженной Небраске начала XX века) — тоже описывает такой зимний склад: погреб крестьянской семьи, в котором хранятся все виды летних фруктов и бочки всевозможных солений и маринадов. «Моя Антония», кстати, — тоже прекрасный роман, и я всегда рекомендую его всем, кто просит у меня рекомендаций для чтения.
Добавлю к этому еще и незабываемый конец стихотворения Бялика «Лето умирает»:
Все это поэтично и красиво и волнует сердце, но в наших местах не властвуют ни английская зима Кеннета Грэма, ни северо-американская Уиллы Кэсер, ни украинская Бялика. И кроме нескольких социальных насекомых да еще, может быть, слепыша в его подземных погребах, никто не собирает здесь запасы на зиму. Наши зимние тревоги связаны, прежде всего, с нашим единственным водохранилищем — озером Кинерет. Мы без конца слушаем сообщения и прогнозы о его знаменитом «уровне воды», который — подобно некоторым людям — никогда не оставляет нас в покое. Ну, так какая сегодня высота воды в Кинерете? Что там с его уровнем — поднимается или опускается? Достаточно ли накопилось воды? Смогу ли я поливать свои цитрусовые летом?
Я помню, как думал об этом нашем отличии, когда читал книгу Карела Чапека «Год садовода». Чапек описывает там работу садовника в течение целого года, месяц за месяцем. Читая это описание, я испытывал зависть, но не писательскую, а именно садоводческую. Чапек почти не упоминает в своей книге тему воды и поливки. Там есть симпатичный рассказ о коварстве поливального шланга, но ни слова об экономии воды, потому что в Чехии осадки всякого рода выпадают во все сезоны года, тогда как мы здесь испытываем постоянный, ставший уже традицией страх нехватки дождей даже в современную эпоху капельного орошения и установок для опреснения морской воды. Впрочем, к большому моему стыду и сожалению, это относится не ко всем нам, потому что всегда можно увидеть какого-нибудь сукина сына, который льет ведро за ведром на свою машину или щедро поливает двор прямо из шланга.
Но в большинстве своем граждане Израиля весьма чувствительны к нехватке воды, и даже тот, кто не религиозен, молится о даровании дождя. В молитвеннике есть даже официальная молитва о дожде, но она, увы, не всегда помогает. Это общеизвестно, общеогорчительно и происходит по двум причинам. Первая состоит в том, что среди нас уже недостаточно истинных людей веры — таких, с которыми Господь беседует и которым внимает, как Он делал это когда-то. А вторая причина заключается в том, что сочинили эту молитву не земледельцы, а раввины, и поэтому она основана на таких соображениях, которые не имеют отношения к делу и со стороны могут даже показаться странными. Взять хотя бы дату произнесения этой молитвы. Молиться в синагоге о даровании дождей положено на восьмой день еврейского праздника Суккот, или Кущей, когда евреи наконец покидают шалаши, в которых им предписано проводить семь предыдущих праздничных дней. Эти семь дней в шалашах приходятся на конец сентября — начало октября, когда вероятность выпадения дождя довольно велика. А покрытие шалашей по религиозному закону должно быть из веток, чтобы видны были звезды. Стало быть, имеется вероятность, что живущие в шалаше люди изрядно промокнут, тем более если они до этого усердно молились о дожде. Теперь понятно, почему раввины перенесли эту молитву на самый конец праздника, после его семи дней. Это было продиктовано не заботой о хорошем урожае, а страхом промокнуть в шалаше. Создателям молитвы семь сухих дней в шалаше были важнее потребностей сельского хозяйства. Одного этого достаточно, чтобы Бог понял, что возносящие Ему официальную молитву о дожде — люди несерьезные, потому что они больше заботятся о своих маленьких удобствах, чем о подлинных нуждах народа. А коли так, то и действенность такой молитвы становится весьма сомнительной.