Там, в запрещенной части сада, вдоль гравийных дорожек тянулись кусты роз и живые изгороди из лигуструма и туи. Там был маленький бассейн, в котором плавали, то и дело переворачиваясь вверх животом, большие и ленивые золотые рыбки. И еще там была лужайка с деревянными и каменными скамейками по кругу. Как я себе представляю сегодня, размер этого участка не превышал и сотни квадратных метров, но тогда он казался мне огромным садом королевского дворца — куда красивей настоящих королевских садов Парижа, Мадрида, Лондона и Киото, в которых я побывал многие годы спустя.
Обычно мы пробирались в сад Дома слепых через задние железные ворота, которые были навечно закрыты и вдобавок еще заперты изнутри тяжелой цепью. Мы тихонько взбирались на них — иногда целой кампанией, иногда в одиночку — и так же тихо спускались по другой стороне. В ту минуту, когда я оказывался на территории сада, я словно погружался в «сладкую пучину краденых вод»[56], одновременно испытывая жутковатый страх — и не только из-за рассказов о тяжелой руке безногого охранника, но и по причине сразу окружавшей меня атмосферы чуждости и таинственности, а пуще всего — из-за царившей здесь полутьмы, которая, как мне тогда казалось, изливалась из глаз слепых детей; их водили по этим дорожкам, они ощупывали руками листья кустов и заучивали названия различных цветов по их разной шероховатости и разному запаху.
Как я уже сказал, с тех пор я не бывал в том саду. Но со временем я вспомнил о нем в своей книге «В доме своем в пустыне…» и описал так же, как описываю здесь и сейчас — по памяти, так и не попытавшись зайти туда, посмотреть, существует ли этот сад до сих пор, и сравнить его с той картиной, которую сохранила моя память.
В Бахайском саду, что возле Акко, который, кстати, намного важнее своего старшего и более известного брата Бахайского сада в Хайфе, я побывал несколько лет спустя, будучи уже новобранцем в израильской армии. База для новобранцев бригады «Голани», в которой я служил, находилась тогда вблизи Акко, совсем рядом с этим Бахайским садом, сосуществовании которого я до тех пор не знал.
Служба новобранца не была для меня тяжелой в плане чисто физическом. В старших классах средней школы мы много ходили в походы, а каждое лето я работал у своих дядьев в Нахалале, и этот труд был нелегким. Совсем иначе обстояло дело со стороны, так сказать, духовной. На базе новобранцев «Голани» 1966 года царила такая атмосфера и тон задавали такие люди, которые были мне совершенно внове. Помню, когда мы туда прибыли, даже еще не сойдя с грузовиков, то услышали дикие вопли и нашим глазам открылась невероятная картина: какой-то офицер, защищая голову руками, убегал от новобранца, который мчался за ним, размахивая железным уголком и явно пытаясь убить. А когда мы выстраивались на первую поверку, ко мне подошел другой новобранец и показал, как бы по секрету, порнографическую фотографию, на которой крупным планом была изображена любовная пара; лиц я не видел, но прочие части их тел недвусмысленно разъяснили мне, что на свете есть такие вещи, о которых я не только не знал из личного опыта, но которые даже не представлял себе в воображении.
— Хочешь купить? — спросил он.
Похоже, я на мгновенье заколебался, потому что парень добавил — видимо, для пущей убедительности:
— Это моя подруга с моим братом.
В последующие дни я столкнулся и с людьми иной породы — низколобыми и тупыми сержантами и командирами отделений, которые, однако, проявляли исключительно творческий склад ума, как только дело касалось изобретения абсолютно бессмысленных работ, однообразных тренировок и скучнейших упражнений в строевой подготовке, выводивших меня из себя.
И вот однажды ночью, закончив дежурство по охране лагеря и разбудив своего сменщика, я не вернулся в палатку спать, а пошел вдоль забора базы, вроде бы гуляя, а на самом деле высматривая пролом, о существовании которого ходили настойчивые слухи. Я действительно нашел этот пролом, выполз наружу, поднялся и пошел по дороге. Вскоре я дошел до стены. Я влез на нее и увидел, что за ней простирается сад, красоту которого можно было различить даже в ночной темноте. Я спустился туда.
В грязной армейской одежде на пропотевшем теле я вдруг почувствовал себя нищим во дворце, простолюдином, вторгшимся в святое место. Но одновременно я ощущал себя гостем, попавшим в страну чудес. Это был ухоженный, великолепно и с огромным вкусом оформленный сад. Дорожки сверкали в темноте, кипарисы возносились, как копья, деревья и кусты были подстрижены с такой аккуратностью, что наш прапорщик, все садовые амбиции которого ограничивались побелкой стволов, наверняка сошел бы с ума от зависти. Сад как воплощение культуры.