Другого рода опасность представляет собой садовод, обнаруживший твое невежество и твое любительство — которые нетрудно заметить — и решивший назначить себя учителем. Вначале он дает хорошие советы. Потом эти советы приобретают характер наставлений. А в конце он уже начинает проверять, выполнил ли ты его указания, и выговаривает, если нет.
Иногда такой учитель дает ученику награду в виде желанного клубня и указывает, где эту награду посадить. Он будет стоять над тобой, пока ты это делаешь, и говорить: «Сделай немного свободней вокруг» или: «Не уплотняй!» Потом он будет навещать твой сад, чтобы проверить, как развивается подаренный клубень, и указать тебе, что глубина посадки слишком велика или кислотность почвы слишком мала. А вдобавок он будет рассказывать всем заинтересованным, что именно он открыл тебе волшебный мир диких цветов.
Кроме таких наставников, большинство моих претензий к которым проистекает из того, что они действительно знают и понимают больше моего, приходят и такие, у которых нет ни серьезного интереса к растениям, ни каких бы то ни было знаний о них, но они как-то заглянули в твой сад во время цветения и увидели, что это хорошо. Эти говорят «Ой!» и «Как красиво!!» — а потом начинают просить у тебя семена, клубни и луковицы. Я не раз давал таким людям то, что они просили, а через год, когда мы случайно встречались, спрашивал о результатах, и оказывалось, что они ничего не посадили и не посеяли и даже забыли, где положили, или оставили гнить в жарком багажнике машины, а иной раз хоть и посадили или упрятали, но забыли об этом и через месяц вывалили на это место асфальт или положили большой дорожный камень. А я вспоминаю тот мой клубень или ту луковицу, которым так хорошо жилось в моем саду и которые я вырвал, чтобы подарить этому черствому негодяю, — и сердце мое наполняется гневом и скорбью.
И все же все это не портит удовольствия, которое я получаю, отдавая луковицы и клубни тому, кто действительно хочет их посадить и сажает внимательно и продуманно. Ведь потом я смогу прийти к такому человеку, и дать ему полезный совет, и указать ему, где сажать и как, и постоять над ним, чтобы убедиться, что он делает именно так, как я ему велел, и сказать ему, чтобы он сделал немного свободней вокруг и не так сильно уплотнял, а потом заглянуть еще и проверить, как развивается росток, и сделать замечание о кислотности почвы, и рассказать кому только можно, что именно я открыл этому человеку волшебный мир диких цветов.
«Дерево полевое»
Иногда, приезжая из деревни в город, я вижу печальное зрелище: у забора сиротливо лежит картонный ящик с книгами или же какие-то книги валяются возле мусорного ящика, а то и внутри него. Смысл очевиден: еще один пожилой культурный человек ушел в мир иной, и никого уже не интересуют те книги, которые он любил и читал при жизни. Ни сыновей, ни дочерей, ни внуков или внучек, ни хозяев магазина старой книги, ни заведующую какой-то общественной библиотекой.
Иногда я поднимаю эти книги, просматриваю и даже беру себе одну или две. Но вместе с радостью от находки это пробуждает во мне и неприятные мысли о моей собственной библиотеке. Многие из ее книг останутся в руках наследников, которые уже сейчас бросают на нее жадные и, если мне будет позволено заметить, — даже немного нетерпеливые взгляды. А потом мои мысли переходят к моему второму собранию — клубням и луковицам, которые я посеял, вырастил, принес или спрятал, — что будет с ними? Это, конечно, зависит от того, что случится с моим домом, кто будет жить в нем. Любитель гладиолусов и морского лука или поклонник лужаек? А может, этот домик будет расширен, и вместо него появится большой дом? Позаботится ли кто-нибудь выкопать и спасти мои клубни и луковицы до начала строительных работ. Ведь я и сам спас некоторые из них со строительных участков и мест мощения дорог, успел собрать до того, как пришли экскаваторы, катки и бетономешалки. Кто выкопает, спасет и посадит их вновь, когда меня не будет?
Я не отношусь к числу глубоких исследователей природы. Не отношусь я и к тем, кто обнимает и нежно гладит деревья и умильно беседует с кустами. Но и такие простые любители, как я, в ходе многолетнего общения с растениями и деревьями имели возможность убедиться, что у растений есть своя сложная жизнь. У них есть своеобразные чувства и реакции, они способны на много большее, чем мы, гордые своей сложностью млекопитающие, готовы признать за другим существами. Есть много явлений, которые это доказывают, и я хочу снова напомнить некоторые из них: подсолнух, который поворачивается к солнцу и движется вслед за ним; лиана, которая целеустремленно ищет места, чтобы зацепиться; дерево, которое склоняется вбок, чтобы отдалиться от соседа. Все это свидетельствует о способности к ощущению, о наличии влечения и реакции, о стремлении приблизиться к желаемому и отодвинуться от помехи. Но убежать от бетономешалки или канавокопателя клубни моих цикламенов, анемонов и гладиолусов, луковицы моих нарциссов и морского лука не могут, и мысль о том, что они будут заживо погребены под новым домом или дорожным покрытием, вызывает у меня досаду, тоску и даже настоящее удушье. Я представляю себе, как они будут ощущать грохот, и дрожь, и удары, и давление тяжелых механических орудий, не говоря уже о врезающихся в землю лезвиях, отбойных молотках и ковшах, и будут беспомощно ждать своей судьбы, потому что самое существенное свойство растения — оно же и его главное ограничение — состоит в том, что, будучи живым существом, которое дышит, пьет, ест и чувствует, оно не может подняться на ноги, расправить крылья, вступить в бой или убежать.