Все это хорошо и даже превосходно, но если присмотреться к библейскому тексту, то оказывается, что автор Второзакония имел в виду совсем не то, что поэт, а нечто совершенно иное, и весьма поучительно понять, что именно.
Взятая Захом фраза находится в тексте закона, запрещающего людям рубить деревья вокруг города, который они осаждают, и вот его точные слова: «Если осаждать будешь город долгое время, чтобы завоевать его, чтобы взять его, то не порти дерев его, поднимая на них топор, ибо (разве) дерево полевое это человек, чтобы (могло) уйти от тебя в крепость?»
В оригинальном ивритском тексте Библии, как известно, почти нет знаков препинания. Нет в ней и вопросительного знака в конце этого стиха, как, разумеется, нет и слов в скобках. Но уже Раши, этот величайший средневековый толкователь Библии, поставил этот знак, поскольку, вдумываясь в библейское отношение к деревьям, понял, что ивритское слово «ки», начинающее сравнение, нужно переводить в данном случае не как «ибо», а как «разве», потому что этот стих описывает не сходство между человеком и деревом, а наоборот — явное различие. И читать его нужно так: «Разве дерево полевое это человек, чтобы уйти от тебя в крепость?» Именно как такое вопрошание этот стих читается сегодня во всех переводах Библии — что на русский, что на английский или иные языки. И ответ на это вопрошание, конечно, отрицательный: человек — не полевое дерево. И тем не менее закон об осажденном городе вроде бы запрещает рубку этих деревьев, то есть направлен на то, чтобы спасти их.
Казалось бы, тут самое время восхвалить Пятикнижие и выразить восхищение этими законами, но, к моему большому сожалению, это было бы неправильно, и мы не можем присвоить себе звание «праведников народа деревьев». Ибо продолжение текста этого закона показывает, что запрет на рубку дерева объясняется не беспокойством за его судьбу, а продиктован исключительно потребностями человека. В самом деле, автор Второзакония добавляет далее: «Только те деревья, о которых ты знаешь, что они ничего не приносят в пищу, можешь портить и рубить, и строить укрепления против города, который ведет с тобой войну, доколе не покоришь его»[61].
Эти предписания неслучайны — они вытекают из общего отношения к природе в Пятикнижии. Поскольку Библия видит венец творения в человеке, то все остальные существа (растения и животные), согласно Библии, предназначены для служения человеку. Этот подход проявляется уже в самых первых главах книги Бытия. В первой главе говорится: «И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя: вам сие будет в пищу»[62]. А во второй главе повторяется, что Господь создал человека и произрастил ему из земли «всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи»[63]. Иными словами, Библия последовательно проводит мысль о том, что все живое создано лишь для того, чтобы удовлетворять человеческие потребности. И, поняв это, я осознал, что жизнь моей фисташки находится в опасности, ибо еврейский закон не будет на ее стороне. Поэтому я тут же мобилизовал себя на ее защиту. Прежде всего, я спрятал меж ветвей цепь и замок, чтобы приковать себя к ней, если ее придут рубить. Во-вторых, я стал практиковаться в лазании по деревьям, чтобы успеть взобраться на крону моей фисташки и приковать себя там. А самое главное, пока власти, расширяющие улицы, готовились к рубке, я обратился ко всем, к кому только можно было обратиться — в Управление охраны природы, в районный совет, в Министерство сельского хозяйства, — и оказалось, что во всех этих местах есть люди, у которых Бог не только в уме, но и в сердце и при этом, что не менее важно, у них есть та сила, которой не было у меня и у моей фисташки.
К чему тратить столько слов! Моя фисташка получила амнистию, и ее жизнь была спасена. Она и сегодня стоит на краю моего сада, зеленая и густая летом, серая и безлистная в зимний листопад, когда у ее подножья цветет масса цикламенов, которые я посадил там. И время от времени, когда ей становится слишком хорошо у меня и она отращивает нижние ветви так, что мешает мне пройти под ней в полный рост, я позволяю себе легко и по-дружески подрезать ее — в точности так, как она позволяете себе слегка поцарапать мне темя.