18 ноября. Петлюровцы продолжают оказывать некоторое сопротивление в Староконстантинове, разрушив мосты на Случе. Директория с Петлюрой по слухам переходит в Бердичев, который вчера подвергся вновь налету нашего бронепоезда. Последний захватил станцию, попортил два бронепоезда противника и к вечеру отошел на юг.
В упорных боях под Киевом 17-го красные оттеснили наших под самый Киев, что вызвало панику, к вечеру противник был отброшен обратно за Ирпень. Движение Фастов – Киев подвержено опасности со стороны противника. Севернее Пирятина наши части отошли к югу, понеся значительные потери.
Корреспонденты занялись мною вовсю – ничего им не сказал. До меня начали долетать комплименты о моих сводках – Шуберский их видит впервые в печати и никогда не читает до того, говорят, что мы ничего не скрываем – к этому-то я и стремлюсь, хотя порой и говорю иносказательно, т. е. непонятно для масс.
Но в этом отношении ничего не поделаешь, «правило игры» – так и надо.
Полдня сидели у меня в штабе Тата и Женя – хорошо мне было с ними двумя – как-то успокоилось все на душе. Надолго ли только?
17, 18, 19 ноября (Киев). Мы переживаем очень тяжелые дни. 17-го противник повел наступление по всему Ирпеньскому фронту и моментально оттеснил нас к Святошину, т. е. к Киеву. Командир 43-го п. Якутского полка донес, что его люди «бегут при одном намеке на наступление». Одновременно с этим начальник прилукского участка донес, что если он не получит подкрепления, то его отряд «погибнет».
Он отходит поспешно на Гребенку – это лишает нас пути на Полтаву. Наступление на Киев и занятие Заборе лишает нас пути на Фастов, следовательно, полное окружение и единственный выход – пробиваться. А семьи? А Тата с Женей? Что только я ни переживал – чувство раскаяния за то, что я их сюда привез, за то, что лишил спокойствия уходом из «России», словом, дошел чуть ли не до истерики, а тут еще надо работать и очень.
Драгомиров же, узнав обо всем, очень твердо и определенно заявил: «Никого, никуда, никаких эвакуаций, будем отсиживаться как в осажденной крепости». В этот момент, несмотря на полное с ним несогласие, я не мог не одобрить его тона.
Но в общем его упрямство – дело очень скверное. Сейчас у нас создается угроза Дарнице – она совершенно не эвакуирована, там у нас огнеприпасы.
В Киеве, выдающемся пупом к северу, – все областные учреждения, до Экспедиции заготовления государственных бумаг включительно. Ничего не эвакуировано, все в случае успеха достанется противнику.
Это упрямство, хорошее для среднего боевого начальника, невозможно для Командующего в гражданской войне областью, это может только привести к катастрофе, и не меньше.
Я всячески стараюсь на докладах внушить ему о необходимости удаления отсюда всех грузов – части штаба, словом, оставить здесь только оперативную часть – порой я вижу успех своих слов – порой все опять меняется. А фронт с его перипетиями в связи с пребыванием Таты и Жени здесь – страшно нервирует.
Тата решилась идти хоть походом – я этого очень боюсь. Я так боюсь за них, что иногда у меня нервная дрожь. Прямо чувствую, что …[145]
В крайнем случае решил поселить ее у Зины, но и та хочет уезжать. Страшно оставить Тату здесь, что может она пережить с этими зверями – сказать трудно.
Положение становится тяжелым – между нами и Добровольческой армией прорыв в 100 верст. На Роменском направлении ничего, а сзади Махно. Отход идет по всему фронту безудержный, чем объяснить такую перемену, чем объяснить порыв красных, по всем сведениям разлагающихся, – не знаю. Развал идет и у нас. По всей России нарастает одно, самое сильное движение – защита себя от грабежа. Повстанческое движение на этой почве растет с каждым днем. Наштакор 5 кавалерийского Кусонский № 02538 9.XI доносит: «…наш разъезд был обстрелян бандой, причем убит один солдат и ранен один солдат, а корнет Вуич чуть не был живым закопан в землю. Высланная поддержка рассеяла банду, а корнета Вуича отбила живым». Чуть, ну а те, что не «чуть», каково им – и это одинаково в тылу у нас и у большевиков – растет самооборона, растет зеленое движение, растут «русские хунгузы». Это движение грозит смести и нас, и большевиков, и оно охватит всю Россию, доведя ее до иностранного вмешательства и протектората.
Грустно сказать, но у меня порой является ужас за то, что мы, может быть, лишние, что наша идея для России неприменима – неужели же это так?