Я надеялась, что место фаворитки даст мне больше свободы, но её стало еще меньше. Теперь возле меня постоянно кто-то ошивался, чтобы предугадать любой мой каприз. Меня это жутко бесило, но я старалась не срываться на безвольных рабынях, что выполняли чужой приказ. Я попробовала обратиться к Кариму, с просьбой уменьшить «надзор» надо мною, но он сказал, что это для моего же блага, и после этот «надзор», кажется, даже увеличился. Конечно, я могла бы просить Гафура, но мне не хотелось ни о чем его просить, наши отношения и так были чересчур странными. Мы как будто заключили временное перемирие, и, не сговариваясь, делали вид, что наше общее прошлое было беспроблемным. Он не требовал от меня ни слепой покорности, не любви, а я не злила его своим своеволием. Мы, как будто играли роль добрых знакомых, которые от нечего делать, еще и делят постель. В последнее время мне стало казаться, что мужчина получает большее удовольствие просто от моего общества, чем от близости. Хотя и её было немало. В постели была и страсть, и нежность, но Гафур больше не добивался от меня пылкого ответа. Во время нашей близости я отстранялась от всего, и как будто со стороны наблюдала за происходящим. Я старалась давить в себе любые мысли и эмоции, отрицательные и положительные, которые в последнее время, иногда закрадывались. В общем, через неделю я свыклась и кое-как привыкла к своему новому положению.
Как оказалось, я обманула всех и себя в первую очередь.
В обед было очень душно, как обычно, бывало перед дождем, и я прилегла отдохнуть, но тревожный сон не помог, я встала совсем разбитой. Меня чуть взбодрило купание, но процедура массажа и «натирания маслом», показалась настоящей пыткой. Я отослала служанок, которые не закончили начатое дело, и, конечно, через пять минут меня посетила строгая Ламис:
- Ты должна следить за своей внешностью и здоровьем, - отчитала меня женщина и подала платье, которое я не любила больше всего, серебряные нити в ткани всегда натирали кожу.
- Подай другое, это колется.
- Ничего, потерпишь. Господин вечером придет в гарем.
- Господин видел меня и без платья. Думаю, ему все равно, в чем я буду одета сегодня.
Ламис насупила брови:
- Зато другим наложницам не все равно.
Я устало вздохнула, понимая, что спорить бесполезно. Я скрепя сердцем натянула на себя неудобное платье и стойко выдержала надевания бесчисленных украшений, которые, как нравоучительно повторяла Ламис, подтверждают мой новый статус. Но когда рабыни стали сооружать у меня на голове невообразимо сложную прическу, я взбунтовалась.
- Ты что, не с той ноги встала? – спросила Ламис.
- У меня к вечеру будет болеть голова от этой прически. Пойдет и обычная коса.
- Не пойдет!
Я развернулась к женщине, и мы сцепились взглядами:
- Ты уже три ночи не была у господина, это не хорошо. Сегодня тебя надо очень постараться и привлечь его внимание.
Я прищурила глаза:
- Ты что ведешь учет моих ночей?
- А как же! Я отвечаю за тебя. Не хватало еще, чтобы он остыл к тебе в такое время!
- В какое «такое время»?
- Лучшее, когда ты можешь... - Ламис резко замолчала и поджала губы.
Я насторожилась:
- Могу, что?
- Не важно. Не хочет прическу, заплетите ей косу! – велела она рабыням и быстра вышла.
Я перевела взгляд на служанок, которые тихо стояли рядом:
- О чем она говорила?
- Мы не знаем, госпожа.
- Не врите мне! Вы все знаете!
Они одновременно упали на колени и притронулись лбами к полу:
- Просим вас, госпожа, не губите нас! Мы не можем сказать!
Я раздраженно повела рукой, злясь на себя за несдержанность, которую проявила по отношению к этим безвольным девушкам. Они были еще более бесправны, чем я:
- Все хорошо. Идите, я сама закончу прическу.
- Но, госпожа...
- Идите. Это моя прихоть, закончить прическу самой. Вы ведь должны исполнять мои прихоти, - я даже изобразила подобие улыбки.
Они нерешительно переглянулись, быстро поднялись с пола и скрылись за дверью. Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться – предчувствие было не хорошим. Я умело справилась с прической и отправилась на поиски того, кто всегда знал больше, чем я, и мог поделиться интересующей меня информацией.
Батул была в своей спальне, она сидела в удобном кресле, позволяя рабыням, заплетать её пышные волосы в две сложных косы. Я остановилась возле подруги и спросила:
- Чего я не знаю?
Батул подняла на меня взгляд и улыбнулась:
- Ты, о чем?
- Ты знаешь, о чем, - с нажимом сказала я.
Пару секунд подруга сверлила меня взглядом, а потом махнула рабыням. Они быстро вышли. Женщина снова повернулась ко мне и приподняла брови:
- Только неделю как фаворитка господина, а уже такой командный тон и взгляд. Быстро учишься.
- Батул, я думала, между нами не будет тайн и притворства, никогда. Мне жаль, что я ошиблась, - я собралась уходить, но Батул остановила меня.
- Сядь, Джуман.
Я обернулась:
- Твой тон не менее властный, - сказала я, а потом мы одновременно улыбнулись, и Батул протянула мне руки. Я присела возле нее и погладила подросший живот: - Как малыш, сегодня? Как перенес жару?
- Пока спокойно, видно не хочет, чтобы маме было еще тяжелее.
- Может тебе лучше остаться в комнате, а я побуду с тобой.
- Нет, все хорошо. Не для того Ламис надела на тебя столько золота, чтобы ты покрасовалась в нем только передо мною.
Я усмехнулась, а потом серьезно посмотрела на женщину:
- Что происходит, Батул?
Она замялась, не желая говорить, но все же ответила:
- Я не хотела, чтобы ты узнала раньше времени. Кто проболтался?
- Ламис.
- Вот же болтливая курица, - я ждала, пока она продолжит. Батул сильнее сжала мои руки: - Джуман, тебе перестали давать траву, которая не позволяла семени господина укорениться в тебе. Гафур хочет, чтобы ты родила ему ребенка. Наши сыновья будут братьями, здорово, правда?
Я прикрыла глаза и отшатнулась от подруги.
- Тебе нехорошо? - она постаралась удержать меня за руки, но я встала и отошла. – Джуман, посмотри на меня. Все ведь хорошо, ребенок даст тебя успокоение, которое ты так и не смогла отыскать в своем сердце.
Я обернулась к ней:
- Успокоение! Неужели ты ничего не понимаешь? Он будет таким же рабом, как и я! А если родится девочка, что тогда? Её жизнь никогда не выйдет за высокие стены гарема? Ребенок не успокоит мое сердце, Батул, ребенок разорвет его на мелкие куски.
Женщина прижала руки к груди и умоляюще посмотрела на меня:
- Нет, ты не можешь так думать, Джуман.
- А как еще я должна думать?
Батул встала:
- Тогда постарайся принять это со смирением. Ты ничего не можешь изменить.
Я резко вскину взгляд, в котором зажегся огонь, огонь из сердца Джоанны:
- Ты ошибаешься.
Батул шагнула ко мне, с беспокойством вглядываясь в мое лицо:
- Джуман, одумайся!