— Регламент! — фальцетом выкрикнул физкультурник.
— Я уверена, докладчик не станет злоупотреблять, — одернула его жестом Шерман. — Начинайте, пожалуйста!
— Товарищи! Преподавание гуманитарных дисциплин в школе — один из важнейших вопросов обучения и воспитания подрастающего поколения нашей страны — формирования его мировоззрения, эстетических вкусов, что приобретает особое значение в настоящее время в свете…
«Знакомый стиль», — подумал Евгений Константинович и невольно поморщился. Его сердила неизвестно кем выработанная манера искусственно засушивать язык, лишать его природных красок, живости, образности, когда дело касалось официальных документов, докладов, ученых статей, сообщений и информации. Язык один, и на нем можно высказать что хочешь и еще сверх того бог знает сколько! Так зачем насильно втискивать его в прокрустово ложе заезженных штампов, засорять и уродовать? Кому нужна эта наукообразная протокольно-канцелярская мешанина?
— Разрешите?
В учительскую вошел черноволосый, небольшого роста мужчина, в очках, с папкой в руке.
— Здравствуйте, товарищи. Прошу меня извинить за опоздание.
— Пожалуйста… присаживайтесь сюда, — растерянно предложила ему стул Ираида Ильинична. — Вы нас не предупредили…
— Будьте добры, продолжайте, — сказал он Ивановой, садясь. — Я больше не помешаю. И еще раз извините.
— Кто это? — тихо спросил Нахушев у Сафара Бекиевича.
— Инструктор горкома. Отличный парень, — удовлетворенно ответил тот.
Маргарита Афанасьевна нервно затеребила листки, отыскивая место, где ее прервали.
— Действующие программы по литературе в старших классах, — как-то неуверенно начала она читать дальше, — составлены очень компактно, и учитель должен предельно экономно расходовать учебные часы, во избежание отставания. Наша первостепенная задача…
Евгений Константинович по-прежнему не поднимал головы. Он догадывался, какие ему будут предъявлены обвинения, и вдруг поймал себя на мысли, что сомневается в собственной правоте. Может, он просто отстал? Чего-то не понял в тех новых веяниях, которые коснулись школы за последние годы?.. Да нет же, он мог ошибаться в частностях, но не настолько утратить ощущение сегодняшнего дня, чтобы упустить из виду главное направление. И он всегда проверял себя по самому точному, как он считал, барометру — по детям. Если ты плох и негоден — по ним будет видно…
Пока Иванова читала довольно длинную преамбулу, все шло нормально, но как только понадобилось перейти к конкретному анализу уроков Ларионова, с ней стало твориться непонятное.
Умолкнув, она побледнела, потом покраснела, и два круглых пунцовых пятна уже не сходили с ее пухлых щек до конца собрания. Стала для чего-то перекладывать и сортировать свои листки. Пауза затянулась.
— Мы слушаем, Маргарита Афанасьевна, — напомнила немка.
Иванова засуетилась, опять стала искать продолжение и уронила несколько страниц на пол.
— Ну, вот… этого еще не хватало, — пробормотала она беспомощно.
Нахушев бросился собирать листы.
— Что с вами? Вы плохо себя чувствуете? — спросила Эмилия Львовна.
Но Маргарита Афанасьевна уже овладела собой.
— Спасибо, они мне больше не нужны, — сказала она Нахушеву, положившему на стол в беспорядке сложенные бумаги. — Я как-нибудь своими словами…
— Но вы можете упустить, — встревожилась Макунина.
— То, что я решила сказать сегодня, я не забуду, — с несвойственной ей твердостью заявила Иванова. — И сделайте одолжение, не перебивайте меня.
Наступила натянутая тишина: казалось, сейчас произойдет что-то непредвиденное, не запланированное. Об этом говорил весь вид Маргариты Афанасьевны, взволнованной, налившейся краской, как будто она приготовилась перешагнуть давно не дававшееся ей препятствие.
На лбу Макуниной собрались две гневные складки. Шерман стояла с каменным лицом. Варнаков ерзал. В глазах остальных — любопытство и ожидание.
Что же будет?..
— Я начну с выводов комиссии, — набрав воздуху, как перед прыжком в холодную воду, сказала Маргарита Афанасьевна. — Скажу сразу: они не в пользу товарища Ларионова. Первое: нарушает требования программы. Второе: по своему усмотрению вводит дополнительный материал — лишняя нагрузка на учащихся. Отсюда — несоответствия календарному плану: в девятом, например, четыре часа ушло на содержание «Войны и мира». На уроках читались отрывки, несколько раз затевался свободный разговор о том впечатлении, которое производит роман на детей, о героях — кто кому симпатичен или антипатичен. Были со стороны учеников даже попытки критиковать Толстого: за намеренное, антиисторическое принижение образов Александра и Наполеона. И учитель не опроверг детей, а согласился с ними. А на детальное изучение образов, как того требуют программа, план и учебник, не хватило времени. Дальше: в восьмом классе один из учащихся договорился до того, что «Мертвые души», возможно, и были интересны современникам Гоголя, а теперь это скучно и нудно читать. И что вообще западная литература куда интересней русской, к примеру — Конан Дойль или Вальтер Скотт. Товарищ Ларионов, правда, сказал мальчику, что он не прав, но не привел доводов, а пообещал вернуться к этому вопросу в конце девятого класса. Нельзя. Учитель должен тут же, не откладывая, разъяснить учащимся их ошибки. Ну, и другие вольности… — она перевела дух и высморкалась, достав платочек из сумочки.