Наконец от мачехи пришла телеграмма: «Севастополь закрыт надолго выезжайте Камышин пятая школа» (я забыл сказать, что она учительница).
И мы поехали. Вернее — поплыли. В суматохе, царившей на пристани, сели на теплоход без билетов: достать их было попросту невозможно — у касс сутками стояли длиннющие хвосты очередей, а за час до очередного рейса затевалась настоящая свалка.
Отец приткнул меня с чемоданом и узлом на средней палубе к молчаливой невозмутимой старухе, которая всю дорогу жевала — то воблу, то сало, то домашние пироги с картошкой, аккуратно завязывала остатки пищи и, покосившись на меня, начинала клевать носом. Проснувшись, опять принималась жевать.
Я старался не смотреть, как она ест, и тоже дремал, привалившись спиной к выгнутой спинке скамьи.
Отец принес несвежие бутерброды. Я их в один миг уничтожил. Он снова пропал, затерявшись в палубной толчее. От него пахло вином — это я успел заметить.
Именно тогда на допотопном заплеванном теплоходе, носившем громкое имя «Тургенев», я вдруг со страхом понял, что простая случайность может оставить меня один на один с пугающей тревожной жизнью, в которую ввергла людей война, сорвав все со своих мест, запутав и усложнив, и тогда придется решать, действовать на свой риск, и не переложишь ответственности на чужие плечи.
Прождав отца до полудня, я попросил бабку присмотреть за пожитками и стал искать его по всем закоулкам. Облазил теплоход сверху донизу, забрался даже в камбуз, откуда меня вытурил хромой пожилой матрос с дудкой на шее, — отца нигде не было.
Я был близок к отчаянию.
Возле буфета толпились мужчины, деловито сдували пивную пену прямо за борт и, ругаясь, тянули из кружек вонючее теплое пиво. Отца я среди них не нашел.
— Потерял чего, парень?
— Папу ищу, — упавшим голосом сказал я.
— Ха! Тут, милок, пап до черта. А ты на корму сходи, там, кажись, еще буфет есть.
— Нету его там, — сказал я, но все-таки пошел.
Отца я разыскал на самой корме, где кончались леерные стойки. Он покачивался, наклонившись над водой и держась за какую-то железку.
— Папа! Ты же можешь свалиться! — испуганно закричал я и, схватив его под мышки, отволок в сторону.
Он что-то бормотал заплетающимся языком. Вдвоем с худеньким высоким пареньком в очках, вызвавшимся мне помочь, мы оттащили его к середине судна, туда, где я оставил вещи.
Такого переполоха я еще не видал.
Заливисто вопила бабка, причитали женщины, юркий старикашка с пушистыми казацкими усами дергал всех за руки и показывал черным узловатым пальцем на воду. Рот у него не закрывался, но слов в гвалте нельзя было разобрать.
— Оклунок! Оклуночек мой! — надрывалась бабка. — Полпуда сала! И пашаничка! В пашаничку было́ загорну́то!
У меня упало сердце. Мы с парнем опустили отца, на скамью, и он тут же захрапел. Оглядевшись, я понял, что худшие мои опасения не напрасны: чемодана нигде не было. Только узелок с двумя простынями и вязаной мачехиной кофтой валялся под лавкой.
В полном оцепенении я сел на опустевшую скамейку. Я не слыхал, как пришли милиционер и старпом, как опрашивали свидетелей и составляли акт.
— Чего было в чемодане-то, малый?
— . . .
— Слышь! Что украли у тебя?
Я наконец очнулся. Путаясь, с трудом вспоминая, перечислил милиционеру наши вещи.
— А баул-то твой, парень, по речке поплыл. Пустой! Как есть пустой и раскрыта-а-й! — услужливо бормотал старик с казацкими усами.
Отца добудиться не смогли, а я, должно быть с отчаяния, вдруг обнаглел и заявил, что в чемодане были еще и билеты на рейс до Камышина. Так и записали, а помощник капитана выдал мне справку, что, поскольку нас обворовали на борту, нам позволяется доплыть без билетов до места.
Когда народ разошелся, меня буквально трясло от нервной дрожи.
Я просидел так около часа, разбитый, не слушая стенаний старухи, которая тоже никак не могла успокоиться, и нечаянно заснул.
Мытарства мои на этом не кончились. Удивляюсь, как тогда ухитрился я благополучно пройти сквозь них, я, тот самый «маленькой лорд Фаунтлерой», чистюля и неумеха, который, кажется, совсем недавно избавился от коротких штанишек?..
Проснулся я за полночь. От холода. Палубу обдувал сырой пронизывающий ветер. За бортом плескалась вода, теплоход покачивало. Внизу, под полом, глухо стучала машина. Отца возле меня не было. Бабка свернулась калачиком, закутавшись с головой в шерстяной платок, вокруг где попало валялись спящие.
Я взял узелок и спустился по железной лесенке вниз. Там, в шестиместных каютах четвертого класса, забитых храпящим народом так, что некуда было поставить ногу, застоялся спертый тяжелый воздух. Я нахально кого-то потеснил, сел на пол, прислонившись к теплой трубе, наполовину выступавшей из стены, и тотчас же заснул.