— Для этого не нужно быть чересчур проницательным, — она сама не понимала, почему до сих пор не ушла. Никогда прежде не позволяла себе никаких уличных знакомств и разговоров с посторонними. Постоянные предостережения матери и тетки сделали свое дело: Оля не очень-то верила людям, а мужчинам в особенности, хотя самой себе не хотела бы в этом признаться.
Он протянул руку и серьезно, безо всякой рисовки сказал:
— Сейчас я тренер по плаванию в зимнем бассейне в Долинске. Зовут меня Герман. Фамилия, потруднее — Сченснович. Будем знакомы?..
Первым ее побуждением было ответить ему дерзостью и уйти. Но что-то ее остановило. Она вложила свою ладошку в его огромную ручищу и сердито сказала:
— Ольга. Макунина.
— А это мой товарищ. Алексей…
— Мы, собственно, знакомы.
— Вот как?
— Соседи, — продолжая злиться на себя, сказала она.
— Я тебе говорил: мы квартиру получили, — сказал Алексей, приглаживая хохолок на затылке.
Сченснович посмотрел на небо. Тяжелая серая туча закрыла солнце.
— Через полчаса будет дождь. Если не хотите вымокнуть, нужно идти.
— Може, закурить дадите? — попросил лодочник, оторвавшись от своего занятия.
— Мы не курим.
— Спортисмены, — пренебрежительно пробурчал старик и, вытерев о штаны испачканные белилами пальцы, побрел к будке, которая одновременно служила и кладовой, и кассой.
Сначала шли молча. Герман смотрел на носки своих кедов, как будто забыв, что он не один. Алексей вышагивал немного позади Оли. Он явно подражал Герману: даже сумку держал в той же руке и так же время от времени встряхивал ею за спиной, проверяя, все ли на месте. На дне сумки звякали ключи.
Оля мысленно дала себе слово расстаться с неожиданными попутчиками, как только они выйдут из парка, а пока со смешанным чувством любопытства и непонятной робости рассматривала Сченсновича.
На вид ему было года двадцать два — двадцать три. А может, и меньше: крупные, мускулистые люди всегда выглядят старше, чем на самом деле.
Короткие темные волосы топорщились густым ежиком. Брови сошлись на переносице, отчего лицо его казалось сосредоточенным, даже хмурым. Прямой нос был явно маловат по сравнению с широким открытым лбом, а несколько женственный, с ямочкой, подбородок, по всем канонам физиономистики, свидетельствовал о мягком характере. Зато крепкие, резко обозначенные скулы и сильная шея говорили совсем о другом. О воле, о жесткости.
Какие у него глаза, она так и не сумела понять. Они ускользали. Или, может быть, менялись, в зависимости от его настроения.
— Вы любите здесь бывать, — вдруг сказал он. В интонации его не было вопроса. — Это хорошо. Человек должен хотя бы изредка оставаться один на один с природой. Тогда он будет думать обо всем разумнее, чище, светлее. В мыслях его не найдется места ничему мелкому, эгоистичному… Старая истина. В чем-то, конечно, спорная.
Как раз об этом думала Оля до встречи с ними.
Сченснович приостановился и, дождавшись ее, пошел рядом.
— Есть люди, начисто лишенные воображения. Они воспринимают природу чересчур конкретно. Она не рождает в их мозгу никаких ассоциаций. Солнце для них — лишь космическое тело, удерживающее нашу планету в ее нынешнем положении, радуга — повод для разговора о спектральном анализе, туман — вода, взвешенная в воздухе, а морозный узор на стекле — водяные кристаллы. Бог им судья. Я им не завидую…
— Я знаю присказку, по которой сразу можно вспомнить все цвета радуги. Все по порядку, — вставил Алексей.
— Какая же это присказка? — из вежливости спросила Оля.
— Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан, — с готовностью ответил он и покраснел: — Красный, оранжевый, желтый… по первым буквам каждого слова…
— Спасибо, я уже поняла.
— Алеша у нас романтик, — невпопад сказал Сченснович.
— Я согласна, — возвращаясь к прерванному разговору, сказала она. — Когда бываешь среди природы… и больше никого нет вокруг, кажется, что в тебя входит что-то необычное, особенное… — фраза показалась ей сентиментальной, и она запнулась.
— Вот-вот, — подхватил он. — Я тоже всегда испытываю это удивительное чувство наполненности. Знаете, у индийских йогов есть краткое, но очень выразительное слово — прана, — обозначающее некую изначальную энергию, жизненную силу, которая вливается в человека, когда он впитывает в себя солнце, воздух, зелень, небо и все те обыкновенные чудеса, которые обступают нас в стороне от людей и домов: там, где цивилизация еще не успела ничего причесать и напортить. И мне думается, не следует вкладывать в это словечко мистический смысл. Да и сами йоги, по-моему, не делают этого. Энергия солнца и воздуха, жизни и цветения, их эмоциональная заряженность буквально обрушиваются на людей, которые хотят прислушаться и присмотреться к миру… И энергия эта не эфемерна, не потустороння. Она — вполне реальная, великая, могущественная и исцеляющая субстанция. Мы все должны научиться пользоваться ею…