Они лежали довольно далеко от воды, скрытые кустами молодой алычи от основной массы купающихся, рассыпавшихся по берегу.
— Царапает, — не поворачиваясь и удивляясь, почему до сих пор не оттолкнула его, сказала Оля.
— Мозоли. От турника. Оля… — Он придвинулся и торопливо заговорил так близко от ее уха, что она затылком почувствовала его дыхание. — Оля, отчего ты вся спрятана, зачехлена… так же нельзя… Ну, посмотри на меня… Ведь я чуть не уехал совсем. Вернее, думал, что не вернусь. Есть женщины, которые, шут их знает по какой причине, превращают самые простые отношения в сплошную муку… Подумай: я знаком с тобой больше двух лет. И я уже не мальчишка, чтобы месяцами заглядывать в твои глаза и выпрашивать хоть намек на взаимность… Ты до сего времени не позволяешь мне прийти к вам, представиться твоей маме. Ведь мы же не крадем, Оля!..
Сченснович обнял ее за плечи и повернул к себе. В глазах ее стояли слезы.
— Ну, чего ты хочешь? Чего? — с трудом расслышал Герман ее слова. — Ну, что я с собой сделаю?
Лицо его было совсем рядом. Оля прикрыла веки. «Я могла больше его не увидеть! Я могла не увидеть!» — застучало в мозгу, и, ужаснувшись, она спрятала голову у него на плече.
— Гадкий! Упрямый, гадкий утенок! — сказал Герман. Взял ее голову в ладони и поцеловал мокрые ресницы.
— Увидят…
— Пусть видят… — Он продолжал покрывать поцелуями ее щеки, нос, губы, и она, забыв все свои страхи, неумело отвечала на них, и тяжесть в груди, давно засевшая там, исчезала, наполняя ее неизведанным светлым чувством, о котором раньше она не смела мечтать.
Он дал ей отдышаться, по-прежнему держа ее голову в своих руках.
— А теперь повторяй за мной, несносная девчонка: «Я люблю тебя, Герман…»
— Я люблю тебя…
— Я давно люблю тебя, но я вредная и скрывала это…
— Нетушки, — высвобождаясь, сказала Оля и села, поправляя волосы. — Я не вредная… Изволь теперь исповедоваться.
Герман тоже сел, подставив солнцу мускулистую загорелую спину. По лицу его пробежала тень.
— Ну, я слушаю.
— Я ездил в Пярну, на родину, — ответил он после некоторого колебания.
— А первые два раза?
Герман усмехнулся.
— Смешно признаться. Просто удирал от тебя в горы. Ходил со знакомыми ребятами из альплагеря на Ак-Кая, через перевал ходил.
— Хоть бы предупреждал, когда тобой овладевает охота к перемене мест. Почему ты сейчас живешь в гостинице и где твои вещи?
— Какие у меня вещи? Один чемодан. Мотороллер я продал перед отъездом.
— А как же с работой?
— Меня возьмут в любой день.
Он чего-то недоговаривал, сна чувствовала, и прежнее беспокойство снова шевельнулось в ней. От него это не ускользнуло, и он потянул ее за руку.
— Пойдем купаться!
— Подожди. Я хочу знать все. Почему ты вдруг скис?
Герман тряхнул головой, будто освобождаясь от докучной мысли.
— Просто я подумал, как было бы плохо, если бы… я не вернулся. И знаешь что? Пожалуйста, поцелуй меня сама…
— Еще чего!
— Я прошу.
— Вокруг — люди.
— Им нет до нас дела.
— Тогда закрой глаза.
— Детский сад, — улыбнулся Сченснович, но глаза закрыл.
Она потянулась к нему, неловко чмокнула его в губы, и в тот же миг очутилась в его объятиях.
— Отпусти сейчас же!
— Опять начинается?
— Я рассержусь, Герман. Я всегда ценила в тебе проницательность, но ты явно поглупел…
Он разжал руки.
— Ты права. Пойдем освежимся.
Воды в реке было совсем мало, как всегда во время жары. Даже в сложенной из камней маленькой запруде — по колено. Сченснович вошел первым и лег спиной в прохладную, еще не успевшую нагреться проточную струю у края запруды, оставив ей место посередине. Оля поежилась.
— Холодная…
— Не растягивай удовольствие. Окунайся сразу!
Она поймала его взгляд и инстинктивно присела.
— Не смотри на меня так!
Он не послушался и серьезно сказал:
— Ты очень хороша сейчас. Другим можно на тебя смотреть, а мне нельзя?
Она плюхнулась в воду.
— Ой! Ледяная!
— Привыкнешь. Иди сюда поближе…
Оля с опаской оглядела берег. Ей не хотелось встретить знакомых. До сих пор дома не знали о ее свиданиях с Германом: несмотря на растущую день ото дня подозрительность матери и тетки, ей пока удавалось скрывать от них эту свою вторую жизнь.
— Знаешь, о чем я думаю? — спросил Сченснович, поболтав ногами.
— Нет.
— Ты должна показать меня своим. Я постараюсь их обворожить, и ты перестанешь бояться собственной тени.