— Нет, — перепугалась Оля. — И еще раз нет. Ты не говорил бы так, если б познакомился с моей матерью.
— А все-таки надо.
— Не порть мне настроения.
— Ну, хорошо, не будем сегодня об этом, — он протянул под водой руку и положил ей на шею.
— Убери. Люди везде.
— Не уберу. Тебя надо воспитывать наново. Каждый день и каждый час. Сбрось наконец с себя эти проклятые вериги всяких условностей, смотри на вещи проще.
Она вздохнула.
— Я попробую.
— Ну вот, так-то лучше. Имею же я хоть какие-нибудь права. — Он перевернулся на живот и заглянул ей в лицо. — Кто его знает, чем ты меня приворожила… Никогда я не думал…
Негромко шуршала река, переливаясь через каменную плотнику, на том берегу ива мочила в потоке зеленые косы, в кустах заливались цикады и птицы; над рекой, над белыми нагретыми солнцем камнями, надо всей поймой, сверху донизу обжитой купальщиками, дрожал, устремлялся ввысь горячий воздух, размывая контуры прибрежных деревьев и загорелых тел, сливающихся там, ниже по течению, в одно бесформенное пятно.
Оля зажмурилась и окунула лицо в воду.
— Чего ты?
— Мне… мне хорошо. Даже страшно…
— Принимаю только первую половину… О страхах не хочу и слышать.
Она вздрогнула.
— Замерзла?
— Немножко.
Герман быстро встал. Высокий, точеный. И подхватил ее на руки. Она замерла от неожиданности и нашлась что сказать, лишь когда он аккуратно посадил ее на подстилку.
— Ты… ты сегодня невозможен!
— Меня можно понять, — возразил он. — Два года — в черном теле.
— Тебе дай поблажку, — краснея, сказала она.
— Знаешь легенду о Красной Розе? — спросил Герман, ложась на лесок.
— Нет.
— Тогда слушай. Во владениях Дианы жили весталки. Они предсказывали будущее, как все весталки на свете, а Диана пронзала своим копьем каждую, которая бросала хоть один благосклонный взгляд на мужчину.
— Меня бы сегодня Диана не пощадила…
— Слушай дальше. Однажды утром к окну хижины весталки Розалии подошел прекрасный юноша с кувшином, наполненным рассветной росой, и предложил ей умыться. Розалия смущенно приняла кувшин и влюбилась…
— И кончилось это плохо, — задумчиво сказала Оля.
— Во время одного из свиданий Розалии и прекрасного юноши Диана поразила копьем грудь девушки. На белой тунике выступили красные пятна, а на месте пятен выросли чудесные цветы, которые люди назвали розами.
— Красиво…
Он достал из своей спортивной сумки яблоко, ловко разломил пополам и протянул ей:
— Ешь.
— Не хочу.
— В тебе сидит дух противоречия, — надкусив свою долю, сказал он и, прожевав, продолжал: — Египетская мне предстоит работа…
— То есть?
— Привести твой характер в божеский вид. Там, где у других просто, у тебя всюду понаставлены такие сложные устройства, что запутаться в них легче легкого. И каждое работает на запрет. Этого нельзя, того нельзя!
— Ты уверен, что тебе удастся? Нет, не то: хватит ли у тебя желания и… не улыбайся, я спрашиваю серьезно.
— И чего?
— И… любви, — через силу выговорила она.
Олины руки, тонкие, загорелые, с чистыми, без следов лака, ногтями, порозовевшими от воды, лежали так близко от его лица, что он не смог отказать себе в удовольствии прижаться к ним щекой.
— Молчишь?
— Я не раз задавал себе вопрос, почему до сих пор не ушел… Я ведь не очень терпеливый человек, Оля. Надолго меня не хватает.
Она заметила, что Герман не дал прямого ответа, но удовлетворило ее уже одно то, что он не превратил все в шутку и сосредоточенно умолк, уйдя куда-то, как бывало часто во время долгих их разговоров.
— И что же дальше?
— Не знаю, — честно сознался он. — Разве мы все о себе знаем? Бери меня таким, какой я есть.
— Что ты собираешься делать?
— Пока поживу в гостинице. У тебя — каникулы, у меня — нечто вроде отпуска. Я повезу тебя под Эльбрус, мы станем бродить, рвать цветы, объедаться земляникой, сидеть у костра. Если захочешь, махнем в Кисловодск, я буду твоим чичероне — буду показывать достопримечательности и говорить, буду красноречив и неотразим, и ты влюбишься в меня до безумия, и мы будем одни в целом свете…
— Да… — с сожалением сказала она. — Нафантазировал. Кто пустит меня в твое Приэльбрусье? И куда еще там?..
Оля отняла у него свои руки и положила на них подбородок. Герман, увлекшись, продолжал рисовать картины одну заманчивее другой — как они поднимутся на Чегет по канатке и весь горный мир, громадный, неподвижный, раскинется у них под ногами, как будут обедать в баре «Иткола», туристского отеля, где столетние сосны заглядывают в окна, а потом он поведет ее к ледниковой морене, где растут рододендроны, нестареющие цветы гор — одного куста довольно, чтобы наполнить ароматом целую комнату.