Евгений Константинович положил на тумбочку розы и целлофановый кулек с виноградом. Двое других больных, лежавших в палате, понимающе переглянулись и удалились в коридор: видимо, все тут знали, каким образом Оля попала в больницу, и опекали ее на свой лад.
— Спасибо, — сказала она. — У меня все есть. Мама приносит… и ребята.
Рассказ ее поразил Ларионова, не содержанием, нет, — за свою жизнь он достаточно навидался и наслышался всякого, — а тем холодно-рассудочным отношением к происшедшему, которое никак не шло, не подходило двадцатилетней девочке, скорее — пожившему, изверившемуся человеку.
Он молча слушал, сидя на стуле возле ее кровати, изредка пытался возразить, но она слабо качала головой, как бы говоря: «Не нужно, не убеждайте меня, это ничего не изменит».
— Что я могу для тебя сделать, Оля? — спросил он, когда она кончила.
— Во-первых, извините меня, Евгений Константинович. Я понимаю неуместность моей просьбы, но… мне некого больше попросить. Если бы был жив папа, я обратилась бы к нему… А из ребят никто не сумеет…
— Не надо извиняться. Ты хочешь, чтобы я поговорил с твоей мамой?
— Нет. Я прошу вас… — легкий, чуть заметный румянец тронул ее щеки. — Этот человек… он дважды являлся сюда. Его не пустили. Я не хотела. И если вы не рассердитесь…
— Опять?
— Он живет в гостинице «Нальчик». Евгений Константинович, пожалуйста… сделайте так, чтобы он уехал. Его ничто не должно здесь удерживать, кроме… кроме больного, изломанного самолюбия. Я не желаю его видеть, слышать о нем!
Глаза ее наполнились слезами, губы упрямо сжались.
Евгений Константинович не знал, что сказать: просьба действительно оказалась неожиданной. Он, Ларионов, в качестве наперсника и поверенного бывшей своей выпускницы?! Он насупился, обозлившись на нее за то, что она ставит его в неловкое положение. А отказать? Он знал, что отказать не сможет.
От Оли не ускользнуло его настроение.
— Не стоит, Евгений Константинович, не ходите. Я просто дура…
— Ты уверена, что хочешь прекратить ваше… гм… знакомство?
— Да.
— Хорошо. Я пойду, — быстро, чтобы не передумать, сказал Ларионов. — Но ты должна обещать мне… повторить все матери, все, что рассказала сегодня. Она мучается, ее тоже понять надо.
— Обещаю.
И Евгений Константинович согласился.
Сченсновича, справившись у дежурной по этажу, он нашел в номере. Герман лежал одетым на застланной шерстяным гостиничным одеялом постели — в модных, не первой свежести, расклешенных штанах с кожаными отворотами внизу и плетеным желтым поясом, в так называемой «махрушке» — цветастой рубахе из полотенечного материала, застегнутой на две пуговицы. Распахнувшийся ворот открывал смуглую грудь и мускулистую шею. Небритый, с заспанными глазами.
— Простите, вы — Герман Сченснович?
— Я, — неохотно садясь и опуская на коврик ноги в носках, ответил он. — Чем обязан?
— Меня зовут Евгений Константинович… Впрочем, имя мое вам незнакомо. Я пришел по поручению Оли Макуниной.
— Садитесь, — Герман пододвинул стул и уже с интересом, оценивающе посмотрел на Ларионова. — Вы ошибаетесь. Я знаю, что вы — отец Алексея. Он мне показывал вас издали. У меня неплохая зрительная память… А Оле кем вы доводитесь?
Евгений Константинович сел, про себя еще раз ругнув свою не всегда нужную интеллигентность, мешающую ему сейчас без обиняков высказать этому типу все, что он о нем думает, и соединил кисти рук, ладонь к ладони, чтобы не выдать волнения.
— Никем, — резче, чем это диктовалось обстоятельствами, сказал Ларионов. — Чтобы вы сразу поняли… явился я отнюдь не по своему почину, поверьте, привела меня к вам случайность… изложу суть в двух словах… — Он сделал паузу, опять подосадовав на себя за старомодный стиль фразы — недоставало еще добавить «милостивый государь», — и продолжал уже совсем просто и коротко: — Я все знаю о ваших отношениях, о том, что было в Приэльбрусье. Знаю со слов Оли, конечно, что вы года три, как женаты…
Сченснович не повел бровью. Лишь на щеках обозначились скулы. Ни удивления, ни испуга — прохладное, ироническое равнодушие. Евгений Константинович ожидал иной реакции.
— Что дальше?
— Дальше? — начиная сердиться, сказал Ларионов. — Необходимо, чтобы вы покинули Нальчик. И чем скорее, тем лучше. Вам надо уехать. Это единственный разумный и человечный выход…