— Разбрелись мы все… — сказал Алексей. — Редко видимся. Зари — на биологическом, вроде в одном здании, а я сто лет, кажется, ее не встречал… — Он облокотился на перила беседки, задумчиво постучал ногтем по угловой стойке, издавшей пустой металлический звук.
Как быстро летит время! Совсем недавно они были детьми, сидели за школьной партой — уроки, отметки, шалости, забытые радости и тревоги, такие мизерные, что смешно сравнивать, так же далекие от сегодняшних, как игрушки от настоящих вещей.
И Алексею стало неизъяснимо жаль тех беззаботных, бесповоротно ушедших дней, объединявших когда-то их всех — его, Петю, Олю, Виталия, Риту, Зарият и еще многих. Марико он бессознательно исключил из этого списка, — тут связи не оборвались, они стали иными для них двоих.
Неужели все кончилось? Ведь дня не могли прожить друг без друга, чуть ли не каждое воскресенье — в кино, в парк шумной беспечной ватагой — со смехом, шутками, ребячьими выдумками!..
— Помнишь твое сочинение из трех слов? — неожиданно спросил Алексей.
Влахов недоуменно уставился на него.
— Какое сочинение?
— Любимые страницы из романа «Молодая гвардия»?
— А-а… Чего это ты выкопал? Я ни черта не знал тогда и написал крупно, через весь лист: «Страницы семнадцатая и сто вторая». Твой отец не поленился, красиво так вывел внизу красными чернилами: «За остроумие — пять, за знания — единица». Но в журнал поставил одну единицу.
— Он и дома все смеялся, маме показывал: каков, говорит, негодник, даже жалко кол ставить…
— У меня не заржавеет, — самодовольно сказал Петя. — Помню, в шестом зоологичка спросила: «Как размножаются моллюски?» А я ей: «Кто как может» — и все. Ничего не петрил по зоологии, одни бананы хватал…
— А помнишь?..
Алексей забыл о паласе — они долго стояли так, вспоминая, перебивая один другого: оказывается, это здорово — вернуться назад, в недавнее прошлое, здорово потому, что уже есть что вспомнить, чуть затронь — и оно оживет, вызовет непонятную грусть, как первое предупреждение, что ничего в жизни не повторится.
К подъезду, где жили Ларионовы, подошла грузовая машина, и четверо мужчин с веревками в руках, видимо грузчики, начали таскать сверху и устанавливать в кузове вещи. Занятый разговором Алексей сперва следил за ними рассеянным взглядом, и только когда увидел пианино, которое выкатили из парадного, встрепенулся:
— Это же Макунины уезжают!
— Точно. Вон и Ольга вышла. Пойдем?
— Пошли. Я потом выбью.
Оля была уже без палочки. В сером шерстяном платье с воротничком-стойкой, закрывавшем шрам на шее. Увидев приближающихся Алексея и Петю, хотела было уйти, но Влахов остановил ее:
— Подожди! Не убегай!
Оля остановилась.
— Здравствуй!
— Добрый день.
— Все-таки уезжаете?
— Да. Мы — к бабушке в Саратов. Мама так хочет, — чтобы предупредить расспросы, торопливо отвечала она.
— Зря, — сказал Петя. — А как ты теперь с учебой?
— В Саратове есть училище.
Помолчали. Алексей смотрел в сторону, чувствуя неловкость от того, что они вроде бы навязываются с разговорами, в то время как Оле это неприятно.
— Ну, как вы? — из вежливости спросила она.
— Живем — хлеб жуем, — ответил за двоих Влахов.
— Ты какой-то другой.
— Тощий, как Дон Кихот. Вчера Виталия видел, так он шары выкатил: не узнал, — браво сказал Петя.
— Оля! Оля! — позвала с балкона Мария Ильинична. — Иди, мама зовет!
— Сейчас! Прощайте, мальчики. — Она подала руку сначала Влахову, потом Алексею. Пожимая ее, Алексей хотел было что-то сказать, но ничего не выговорилось, и он промолчал. Петя сделал это за него по-своему:
— Держи хвост пистолетом, Ольга…
— Ладно, — слабо улыбнулась она.
— Может, напишешь оттуда? — нерешительно спросил Алексей.
— Может, напишу… — Едва заметно прихрамывая, она пошла к дверям.
— Слушай, — сказал Алексей, когда Олины шаги удалились, — пойдем в парк в то воскресенье? Ты, Зари, мы с Машей. Возможно, Виталий? Побродим, поболтаем, как раньше?
— А что? Я не против…
ЗАПИСКИ ЛАРИОНОВА
ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
Опять захотелось, пофилософствовать на бумаге. Первый признак — старею. На вид нам с Ириной дают немногим более сорока, но обольщаться, по-видимому, не следует. Сомнительная молодость. Серебряная свадьба за плечами. Хочешь не хочешь, приходится сознавать: бо́льшая и, наверно, лучшая часть жизни прожита. Хорошо, плохо ли — не мне судить.