— Слушай, я все хочу спросить. Вы — приятели с этим… как его?
— С Германом? — сразу догадался Алексей.
— Да. Как ты его узнал?
— В спортшколе. Он ведет секцию плавания. Я хожу. Три раза в неделю.
— Вот как? — сказала она.
— Почему ты спрашиваешь?
— Много будешь знать… — начала она нараспев, но не кончила и продолжала уже другим тоном: — Собственно, почему бы тебе не знать? Он прислал мне по почте письмо и пропуск в бассейн… Понятия не имею, откуда он узнал мой адрес.
Оля повернулась к Алексею и, казалось, ожидала чего-то. Она часто так смотрела: не то с вызовом, не то с насмешкой. И нельзя было понять, что у нее на уме.
— Ты… пойдешь? — несмело спросил он.
— Может быть.
Пленка кончилась и захлопала свободным концом. Раскрасневшаяся, возбужденная Марико выдернула шнур из розетки и скомандовала:
— Петрусь, открывай бар! Сегодня у меня — токайское!
— По какому случаю?
— Без случая.
Влахов не заставил себя упрашивать.
— Эх, и накиряемся, — весело прогудел он, откупоривая бутылку и разливая вино.
— Я тебе накиряюсь, — погрозила ему Марико. — Это не шмурдяк какой-нибудь, а настоящий венгерский токай.
— Люблю я тебя за размах, Марико, — примирительно отозвался Петя.
— Зато я тебя не люблю. Терплю только. Я люблю Алешу. Он скромный. Чокнемся, Алеша?
— Мне не надо, — сказала Рита, отодвигая рюмку.
Алексей, растерявшись, плеснул вином себе на брюки. Если не считать прошлогоднего дня рождения, когда Евгений Константинович налил ему с наперсток шампанского, он не пил еще ни разу в жизни.
— На брудершафт! — вдруг сказала Оля.
— На брудершафт! — подхватил Виталий, разглядывая вино на свет. — А что? Человек первый раз в нашей компании. Пусть приобщается!
— Мы ведь и так — на «ты», — попробовал возразить Алексей. — Будет не по правилам.
— Обожаю не по правилам! — сказала Марико, принимая игру. — Давай руку…
Алексей готов был провалиться сквозь землю. И зачем он пришел сюда? Пустые разговоры, пустое времяпрепровождение. Но теперь просто глупо отнекиваться. Он неловко завел свою руку за локоть Марико и слегка наклонился к ней, чтобы дотянуться губами до края рюмки.
От нее пахло дорогими духами. Запах был не резкий, почти неуловимый, но Алексею показалось, что он попал в мягкое ароматное облако. Ее длинные шелковистые волосы щекотали ему щеку. Он напряженно выпрямился, боясь коснуться ее, и отвел руку, даже не почувствовав вкуса вина. Марико, выпив, разбила свою рюмку об пол и звонко чмокнула его в губы.
— Ай да молодец, дивчина! — восхитился Влахов, взяв яблоко из черной деревянной вазы с китайскими драконами по бокам. — Вот это — по-нашему! Аж завидки берут. Пари держу, что Ларионов еще ни с кем не целовался!
— О таких вещах не говорят, — важно сказал Алексей и, ужаснувшись собственной глупости, залился краской.
— Ска-жи-те пожалуйста! — протянул Петя с полным ртом. — Какие мы дюже нравственные.
— Хватит дурачиться, — сказала Оля. — Марико, убери бутылку. Не праздник же все-таки.
— Действительно, — вздохнула Марико. — Все кислые до невозможности…
— А ты — красивая, — бесцеремонно разглядывая ее, изрек Петя. — Только мажешься чересчур.
— Не твое дело, — беззлобно отвечала она, заглянув в зеркало. — Я иначе не могу. Когда у меня глаза не накрашены, я чувствую себя голой… Петр, не смей открывать рта: непременно нахамишь, я тебя знаю…
— Молчу, как рыба об лед!
— Мать разрешает? — тихонько спросила Рита.
— Мы с ней ладим. Вот, Алеша, твой случай: старики идут в ногу с молодыми…
Алексей посмотрел на нее с удивлением.
— А зачем ирония?
— Так. Ни зачем.
— Ты — или большой притвора, или… слепой идеалист, — с досадой сказала Оля, обращаясь к Алексею. — Раз уж мы вернулись к этой теме… Возьми хотя бы учителей. Даже с самыми лучшими из них наши взаимоотношения не так безмятежны, как может показаться…
— Одна немка чего стоит, — буркнул Влахов. — Улыбающаяся стерва! Худючая — аж звенит!
— Они и не должны быть безмятежными, — убежденно ответил Алексей, оставив без внимания реплику Пети. — Просто нужно уважать друг друга. Больше знать — нам о них, им о нас. Тогда не будет многих недоразумений и недомолвок. Там, где я раньше учился, был биолог — робкий, тихий человек. Половину лица у него закрывал шрам — такое белое, никогда не загорающее пятно. Он хромал, и мы его называли «Рупь пять». На уроках творилось черт знает что, шум, гам. А потом отец мне рассказал, что биолог — удивительный, даже талантливый человек, с отличием кончил МГУ, написал какую-то серьезную работу… А шрам и нога — спас ребенка на пожаре… Вот и знай. А мы ему на шею садились…