Не было. Не было такого, что по нашему недосмотру помогало бы развитию в характере Алексея тех качеств, которые я всю жизнь изгонял из себя самого.
Я никогда не сомневался в силе наследственности. Нужно было потерять здравый смысл, чтобы так необдуманно подвергнуть в свое время остракизму учение Менделя, как это случилось у нас. Слово «генетика» стало чуть ли не бранным.
Так вот, опасаясь, что сын заполучил от меня несколько нежелательных генов, я всячески стремился выталкивать его в жизнь, не позволял ему замыкаться, уходить в себя, а Ирина была мне в этом первой помощницей. Мы отдали его в детский сад, потом (уже когда он учился) — в спортивную секцию; не проходило лета, чтобы он не бывал в пионерском лагере. Словом, — к людям, к детям, туда, где шум, игры, оживление, где надо действовать, а не размышлять о действии, где надо жить, а не думать о том, как это делается.
И все-таки… И все-таки в чем-то он повторял меня. Вот сейчас я затеял с ним разговор и заранее знаю, что он ничего мне не скажет…
— С тобой что-то происходит, Алеша, — начал я осторожно. — Ты стал рассеянным… постоянно задумываешься, не слышишь, когда тебя спрашивают. Что произошло? Мы очень хотели бы с мамой принять участие… Помочь, посоветовать…
— Вы напрасно беспокоитесь, папа, — сказал он спокойно, рассматривая свои ногти. — Ничего не служилось. Я не знаю, с чего ты взял…
— Это никак не связано с твоими новыми друзьями?
— Кого ты имеешь в виду? Ребят из класса?
— Их — тоже. И других. Эта грузинка… Кочорашвили.
— Марико?
— Да. Влахов, младшая Макунина… Ты бываешь в их обществе?
— Иногда. У Марико.
— Отчего не приглашаешь никого к нам?
Он отодвинул чашку.
— Так. Случая не было.
Ровным счетом ничего не выходило. И я сбился на фальшивый тон.
— Кстати, тебе, пожалуй, пора завести подружку…
Он посмотрел на меня с удивлением:
— В каком смысле?
Я смутился, хотя постарался не показать вида. Кажется, мне это не удалось, потому что он едва заметно улыбнулся.
— Ну… поухаживать за кем-нибудь. Конечно, в самом хорошем смысле. В твоем возрасте мальчики дружат с девочками…
Черт возьми! Я почувствовал себя идиотом. Четверть века имел дело с молодежью, а с собственным сыном не могу найти ни одной верной ноты. Начал изрекать пошленькие обывательские сентенции.
Я неслышно вздохнул и взял себя в руки.
— Алеша, ты достаточно умен, чтобы понять меня правильно. Природа так распорядилась, что человек в твои годы испытывает потребность любить… Пусть тебя не смущают слова — они, может быть, несколько банальны, — другие мне сейчас не идут на ум — но суть выражают правильно. Так вот… первое чувство, первое увлечение — через них придется пройти, и я говорю с тобой, побуждаемый единственной заботой, чтобы у тебя все было хорошо, красиво, празднично, если хочешь… Ты много читал, и мы позволяли тебе читать что угодно, зная, что запрет — штука не только не действенная, но даже вредная… Но чаще бывает так, что книжная премудрость лежит у человека где-то на одной полке, а реальность совсем на другой. И никакой связи между ними…
Я еще довольно долго говорил о естественности и незабываемой прелести первого чувства, о том, что в нем все просто и не стоит его стыдиться и скрывать от близких, о том, что оно далеко не всегда настоящее и единственное, на всю жизнь, а даже наоборот, о том, как бережно и уважительно надо относиться к его предмету.
Я увлекся, мне показалось в какой-то момент, что Алешку проняло и он не сможет не отозваться на мои старания, но… я ошибся.
— Не знаю, папа, зачем ты мне говоришь все это?..
Он все-таки покраснел.
— Ладно, — упавшим голосом сказал я. — Пойдем спать.
— Сейчас. Уберу со стола.
— Да, — спросил я его, вставая, — ты в последнее время ничего не рассказываешь нам о своем тренере. Герман, кажется? Ты же был от него без ума?..
— Он правда человек интересный, — безразлично отозвался Алексей и открутил кран, чтобы вымыть чашку и блюдце. Ирина приучила их не бросать после себя грязной посуды. Танька часто манкировала этими своими обязанностями, а Алексей никогда себе ничего подобного не позволял.
— Спокойной ночи, папа.
— Спокойной.
Я еще закурил. Вот, пожалуйста. Мы говорим, что в наши дни, в нашей стране нет и не может быть проблемы «отцов и детей». Не совсем так. То есть ее нет в старом, если угодно, тургеневском понимании слова. Она лежит теперь в иной плоскости. В области чисто житейских отношений, привычек, вкусов, моды — и не затрагивает существа нашей жизни.