И не подозревал раньше, что такое бывает.
Прошло полтора месяца с тех пор, как он узнал, что на свете есть Ольга Макунина. Все изменилось. Мир стал ярче и тревожнее одновременно. Исчез прежний спокойный рассудительный мальчик, жизнь которого так легко и надежно укладывалась в готовые рамки.
Книги, пластинки, уроки, непререкаемый авторитет родителей…
Возникло нечто иное, возбуждающе светлое, непохожее на то, к чему он привык.
Утром просыпался с мыслью о ней. Он увидит ее сегодня. И завтра тоже. И послезавтра. На лестнице дома, в коридоре школы на переменке, вечером в субботу у Марико — где угодно, но непременно увидит. Продолговатое лицо, бледные упрямые губы. Красивые руки: узкая ладонь, слегка изогнутые на концах пальцы. Ногти — тоже длинные, розоватые, с отчетливыми белыми лунками у основания. И крепкая кисть, как у многих, кто играет на пианино. Она ответит на его рукопожатие, скажет несколько слов, неважно каких, своим низким, с хрипотцой, голосом, поднесет руку к виску, небрежным жестом поправляя волосы.
И хорошо, и прекрасно. Больше ничего не надо. Она здесь, около, задумчивая, чем-то обеспокоенная.
Он перестал краснеть и бормотать невразумительное, разговаривая с ней. Ему даже начинало казаться, что Оля тоже ждет этих встреч.
Алексей убегал теперь в школу за час, а то и за полтора до первого звонка: может, и она придет пораньше — побродить вдвоем вокруг здания, среди молодых кленов, посаженных год назад, и болтать ни о чем, не слыша мальчишьего визга, не замечая возни первоклашек, облепивших подъезд. А в нем будет тонко дрожать чудесный трепетный звон, наполненный радостью ожидания, неясным предчувствием праздника, который еще впереди.
Алексей успел привыкнуть к новому своему состоянию, не переставая ему удивляться, но оно внезапно пошло на убыль, померкло, как изменчивая погода в горах. И главное — неизвестно отчего. Из-за пустяков, подтачивающих его изнутри и не слагающихся в одно определенное целое, которое могло бы сыграть роль причины.
Однажды ответила невпопад, — ну, подумаешь, замечталась; однажды забыла обещанное, потом не пришла вовремя — напрасно прождал.
Стороной услыхал о случае с письмом на уроке литературы. Возможно, письмо — от Германа. Оля ведь о нем говорила…
Закопошился въедливый, стыдный червячок сомнения.
Как-то вечером встретились в парадном. Алексей в недоумении остановился. Такой он ее не видел ни разу.
Щеки пунцовые, глаза блестят, из-под капюшона куртки выбилась влажная прядь волос.
— Чего уставился?
— Что с тобой? Ты — как из бани…
Она рассмеялась. Ее рассыпчатый смех, показавшийся ему искусственным, сразу отдалил девушку от Алексея.
— Ха-ха! Ты очень близок к истине! Но в бане я не была.
— Значит, в бассейне? — догадался Алексей. У него вдруг сел голос. — Все-таки ходишь туда?
Оля поджала губы.
«Совсем как ее тетка», — подумал он.
— Почему «все-таки»?
— Я думал…
— Знаешь, — посерьезнев, сказала она взрослым тоном, — ты славный мальчик, Алеша. Скромный, воспитанный… Не то что я. Но это не означает… я не обязана согласовывать с тобой…
— Какое казенное слово — «согласовывать», — грустно сказал он.
— Такое попалось.
— А почему ты не запишешься на плаванье в мои дни? И домой — вместе. Ираида Ильинична не так бы беспокоилась…
Оля нахмурилась.
— Не вздумай сболтнуть при матери, что я бываю в бассейне. Пропусти меня.
Алексей посторонился. Постоял, прислушиваясь к ее шагам, затихающим наверху.
— Где ты была? — дребезжащий фальцет Марии Ильиничны.
— У Риты. Физику учили, — это Олин голос.
Почему он почувствовал себя обманутым? Разве она не вольна поступать как ей вздумается?
Червячок рос, наглел, становился изощреннее, злее.
Теперь — все в прошлом. В Plusquamperfekt…
— Ларионов!
— . . . . . . . . .
— Ларионов!
Зарият осторожно тронула его локтем.
— Я! — вскочил Алексей, с трудом соображая, где находится.
— Was ist los? Витаете в облаках. Kommen Sie zum Tafel![4]
Он взял мел, попробовал спрягать дальше, но запутался. Эмилия Львовна посадила его и долго выговаривала по-немецки. Он ничего не понял.
Это произошло вчера в бассейне. Сченснович после разминки играл в поло с купающимися. Звал и Алексея, но тот отказался. Вышел из воды и случайно подошел к тренерскому столику под вышкой. Там лежали вещи Германа — секундомер, полотенце и раскрытая записная книжка. Что-то толкнуло Алексея заглянуть.