— Алеша, — умоляюще сказала Ирина Анатольевна. — Скажи одно: ты не сделал ничего позорного, нечестного?..
У Алексея намокли глаза. Видно было, каких усилий стоило ему не разрыдаться.
— Нет, мама… Я… я просто сделал глупость… Я был очень расстроен и выпил это распроклятое вино… Я никогда раньше…
— Иди спать, сын, — сказал Евгений Константинович. — Расскажешь завтра. Согласен?
Алексей молча кивнул и отвернулся.
— Спокойной ночи, — выдавил он из себя.
— Спокойной…
Ирина Анатольевна встала, когда за ним закрылась дверь спальни, и, достав из туалетного ящика флакон и мензурку, накапала корвалола.
— Сердце? — заволновался Евгений Константинович.
— Немножко. Ничего, сейчас пройдет.
Он разделся, лег, надел очки и развернул газету. Но она выпала из его пальцев. Боковым зрением он видел встревоженный взгляд жены, лежавшей рядом, на соседней придвинутой вплотную кровати, и, придав своему лицу беспечное выражение, опять раскрыл газету.
— Ты мне не нравишься, Женя.
— Это новость. На двадцать третьем году супружеской жизни наконец призналась…
— Перестань, — мягко сказала она. — Может, тебе попить пустырника?
— Ты мой милый травяной доктор! Ладно уж, стряпай завтра свое зелье. — Он отбросил газету и, повернувшись, уткнулся головой в ее руки. Она взъерошила ему волосы на затылке.
— Седеешь…
— Пора. Я и так у тебя удивительно молодо выгляжу. Смотри, как бы кто-нибудь не отбил.
Ее теплая ладонь рассеянно шевелилась у него на затылке.
— Небось лежишь и коришь себя за то, что накричал?
— Ты колдунья. Читаешь мысли. Конечно, ругаю. Нервы стали сдавать. Я ведь отлично понимаю: им не объяснишь, что ты уже стар, потрепан жизнью и всякими болячками, и если сорвался, то нужно простить, потому — не от зла, не от безразличия, а наоборот…
— И не надо объяснять. Алик поймет, он умный мальчик. Не сегодня — так завтра поймет. Я уверена — он теперь жалеет…
Евгений Константинович вздохнул.
— Трудно ему будет. Незащищенный он какой-то.
— Ты ничего в последние дни не замечал?
— Ты имеешь в виду Алешу? Нет.
— По-моему, он пишет дневник. Позавчера спрятал толстую тетрадку, когда я подошла, и покраснел.
— Он всегда краснеет. А дневник — наследственное: я ведь тоже мараю бумагу.
— Как бы я хотела заглянуть в его тетрадь…
Евгений Константинович поднял голову.
— Что ты? Ни в коем случае! Даже если она будет лежать на столе открытой.
— Я знаю, — согласилась Ирина Анатольевна. — Но…
— Туши свет.
Они долго лежали молча, делая вид, что спят.
Среди ночи Евгений Константинович тихонько встал, выкурил в кухне сигарету и, проходя через комнату Алексея, прислушался к дыханию сына. Спит. Что же с ним все-таки стряслось?..
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сколько Оля себя помнила, в семье у них любые разговоры, прямо или косвенно касающиеся вопросов любви и пола, были под жесточайшим запретом. Впрочем, без формального запрещения, но стоило кому-нибудь нарушить табу, как тут же вмешивалась недремлющая Ираида Ильинична или Олина тетка, разделявшая многие взгляды и заблуждения сестры, которые она с наивностью малого ребенка считала своими собственными.
О причине, по-видимому, не догадывалась не только Оля, у которой, как и следовало ожидать, довольно рано проснулось любопытство к тому, что так тщательно скрывалось и упорно замалчивалось, но и сама Ираида Ильинична. Незаметно, безотчетно взрастила она в себе ханжески лицемерное неприятие всего, что так или иначе связано с отношениями между мужчиной и женщиной, какими бы чистыми и естественными они ни были. Овдовев, она погоревала не больше и не меньше положенного, а когда испытала первые неудобства одинокой безмужней жизни, ни минуты не колеблясь, не откладывая в долгий ящик, так завалила себя работой, что ни сил, ни возможности уступить искушению у нее уже не было. Время шло, характер Макуниной заметно портился, но тело перестало доставлять ей досадные хлопоты. И наконец наступил момент, когда она почувствовала себя свободной. А привычка осталась: ни в учительской, ни в ее рабочем кабинете, ни во время доверительных бесед с приятельницами, ни тем более дома — нигде никому не позволялось приподнимать завесу над давно и, как казалось Макуниной, надежно похороненными желаниями.