Со временем привычка укоренилась, особенно у Марии Ильиничны, чье ревнивое старческое стремление непременно быть в курсе всех событий, происходящих в семье, превратилось в назойливую подозрительность. Ей постоянно казалось, что от нее что-то скрывают.
Однажды шестилетняя Оля добралась до отцовских книжек, занимавших самый большой шкаф, обычно стоявший запертым. Замки вообще были в чести у обеих сестер. Уходя в школу, Ираида Ильинична второпях оставила ключ. Тетка еще не успела затворить входную дверь, а Оля уже сидела на диване с альбомом репродукций с фресок и скульптур Микеланджело.
Мария Ильинична застала ее рассматривающей «Бородатого раба», изображенного художником в мраморе и, по обыкновению, без фигового листа.
— Теть Маш, а это что? И почему он раздетый? Ему не холодно?
— Ты где взяла альбом, негодница?!. С таких-то лет!..
Тетка больно отшлепала малышку сухой хлесткой ладонью и до конца дня внушала ей, что неприлично смотреть картинки, на которых нарисованы голые люди.
Как-то у Макуниных собралось женское общество. Жили они в те годы на частной квартире, без удобств, с печным отоплением. Пришли Эмилия Львовна Шерман, ставшая наперсницей Ираиды Ильиничны, и еще две одинокие дамы, тоже чопорные и манерные. Пили чай. Оля возилась на полу с котенком. Ей были видны кривые, безжизненно бледные ноги Эмилии Львовны, непроизвольно подергивающиеся в нервном тике.
— Теть Миля, ты почему болтаешь коленками? Тебе надо по-маленькому? Пойди в сенцы, там помойное ведро стоит…
После всех восклицаний и сдержанно стыдливых смешков, сопроводивших Олину реплику, девочку поставили на кухне в угол, а потом велели выгребать из поддувала золу.
Когда у Макуниных появился купленный в рассрочку телевизор, самой преданной его поклонницей стала Мария Ильинична. Намолчавшись за день в отсутствие сестры и племянницы, ходившей тогда в четвертый класс, она испытывала к вечеру такую острую жажду общения, что и говорящий ящик с успехом мог заменить ей живое существо, стать своего рода фетишем, перед которым она язычески благоговела. Если на экране возникали рискованные ситуации, а к таковым она причисляла даже вполне невинные поцелуи, Оля должна была отворачиваться лицом к стене. Летом ее выпроваживали в переднюю или во двор.
Став постарше, девочка научилась обходить подводные камни запретной темы, заплатив за это умение потерей былой непосредственности. Она больше не задавала вопросов, а мать и тетка не интересовались, из каких источников и в каком виде предстала наконец перед ней истина.
Когда Оле сровнялось четырнадцать, у нее завелся поклонник — шустрый белобрысый паренек из параллельного класса, который проводил ее однажды после школьного вечера. На ногах у нее были старенькие резиновые ботики, туфли — в свертке под мышкой.
— Когда мы с вами еще увидимся? — тоном заправского донжуана осведомился он.
— Не знаю, — ответила она простодушно. — У меня нет сапожек, а сейчас — морозы…
Несколько месяцев они виделись только в школе, но паренек оказался настойчивым, и в один из теплых весенних вечеров Оля вернулась домой в одиннадцатом часу, раскрасневшаяся, с блестящими глазами, слегка подведенными черным карандашом.
Разразился грандиозный скандал.
— Где ты изволила шляться?! — с порога налетела на дочь Ираида Ильинична.
— Я… гуляла…
— Ах, она гуляла! А это что?.. А это?..
Платье на Оле было перехвачено материнским кожаным поясом, на запястье красовался теткин серебряный браслет, не видавший света лет тридцать, если не больше, на груди — любимая камея Ираиды Ильиничны.
— Нет, Маша, ты посмотри на нее! И глаза размалеваны, и брошь, и пояс! Да какое ты имела право взять без спросу?!. С кем ты была?
— Ни с кем. С девочками.
— Врешь! По глазам вижу, что врешь!
Оля заплакала.
Мать прищурилась.
— Почему пыль сзади на платье? Ты что?.. — Ираида Ильинична затрясла подбородком. — Говори, с кем была, иначе я за себя не ручаюсь!..
— Я… мы с Витей сидели… Скамейка, наверно, пыльная…
— Ай-яй-яй! Как стыдно-то, — вставила тетка. — Это куда же годится: с таких-то лет кавалеры…
Оля закрыла лицо руками и разрыдалась.
— Ступай в ванную!
— За… зачем?
— Мыться. И если я еще раз услышу про твоего Витю…
В ванной мать собственноручно терла Олю мочалкой, нехорошо оглядывала ее с головы до ног и читала наставления, от которых девочку бросало то в жар, то в холод.