Петя взял ее под локоть и вывел с такой поспешностью, что даже необидчивая Марико возмутилась:
— С ума сошел? Тащишь меня, как кулек! В чем дело? И кто это у вас? От него прелью воняет…
— Маляр, — привычно соврал Влахов. — Евгеша белить надумала. Топай, ради бога!
— Ненормальный! — сказала она, пожав плечами.
Марико жила этажом выше. Петя поднимался за ней, смотрел на ее крепкие округлые ноги, обтянутые тончайшими черными чулками, сквозь которые просвечивала кожа, но думал совсем о другом. Он вдруг поймал себя на страшной святотатственной мысли о возможной смерти отца. Что-то похожее на жалость шевельнулось в нем, но тотчас же пропало.
…Тося бродила по комнатам, лениво возила лоскутком фланели по полированной мебели.
— Стряхнула бы на балконе тряпку, — сказала Марико. — Ты больше пылишь, чем вытираешь…
— А я перевернула ее наизнанку, — кончаю уж, и так сойдет.
— Ох, и лодырь ты, Тося.
— Какая есть.
Марико жестом пригласила Петю в свою комнату.
— Посиди. Я сейчас отберу. У нас много этого добра: мать когда-то вышивала.
— Значит, они не твои?
— Подумаешь. Половина выставки — не детские, а родительские работы. Ираида прекрасно знает.
— Валяй. Мне какое дело.
Пока Марико копалась в ящике шкафа, Петя глазел по сторонам.
Не было у него никогда своей комнаты. Да еще такой.
Во всю ширину пола — белый ворсистый палас, в котором тонули шаги, тахта с красной обивкой, над ней — затейливое бра в виде старинного уличного фонаря с хрустальными подвесками. Окно задернуто кремовыми нейлоновыми занавесями. Журнальный столик с черным стеклом вместо столешницы, модное трюмо, деревянный Будда и другие безделицы из майолики, фарфора и бронзы, даже слишком много их, разных, понаставленных повсюду, где было место.
Небрежным шиком, беззаботностью и довольством веяло от всего этого.
Петя вздохнул, заглянул ей через плечо.
— Вон ту возьми, куда убираешь? Железная штука.
На полотняном куске материи был вышит гладью сидящий на горшке мальчишка с озорной рожицей. Внизу надпись: «Кустарь-одиночка».
— Что ты! Ираида Ильинична ни за что не позволит.
— Бери. Я сам повешу. Скажу — моя. Насмеемся до отвалу. Такая лажа будет. Фонтан!
Он выхватил у нее вышивку и сунул в карман.
— Эту как раз я делала. Тогда мулине были в моде.
В дверь постучали.
— Да?..
Заглянула Тося с пластмассовой комнатной лейкой в руках.
— Можно, что ли, цветы полить?
— С каких пор ты стала стучаться?
— А кто вас разберет? — весело прогудела она, усмехаясь и срывая подсохшие листики бегонии. — Может, не ко времени я?
Марико сделала гримаску:
— Мудришь, Тося.
— А вот и нет. Позавчера к нашему квартиранту сунулась без стука, а он с девицей в обнимку.
— Слушай, что нам за дело до твоего квартиранта?
— До него — нет, а ее вы знаете…
Тося напустила на себя равнодушный вид, но Марико поняла, что ее распирает желание рассказать кому-нибудь свою сплетню.
— Ну?
— Вашей завучихи дочка. Энта, занозистая которая.
— Оля Макунина?
— Она и есть.
— Заливаешь, Тося, — недоверчиво протянул Влахов.
— Чтоб мне с места не сойти.
Петя и Марико переглянулись.
— Может, ты спутала с кем-нибудь?
— Буду я попусту базарить. Своими глазами видела.
— Вот тебе и девочка-мармалеточка, — изрек Петя. — Кустарь-одиночка. А фасон давит…
— Знаешь что, Тося, — серьезно сказала Марико. — Ты не болтай. Не надо. И ты тоже, Петр.
— Зачем мне? — согласился он. — Однако что с возу упало, не вырубишь топором…
Школа была празднично освещена. У подъезда, по обыкновению, толпились пришлые великовозрастные парни, жаждавшие попасть внутрь, на танцы, которыми чаще всего заканчивались ученические вечера. Они нещадно дымили, задевали девчонок, оглашая двор непристойностями и беспардонным басовым гоготом. В дверях с ними воевала пискливая и неустрашимая тетя Феня, швейцар-уборщица, которую многие называли «вторым директором» за крутой нрав и драконовские порядки, установленные ею в вестибюле и гардеробной. Обороняя школу от посторонних бездельников, она не скупилась на тумаки, нередко достававшиеся и своим. Самое смешное, что даже закоренелые «фулиганы», как она величала всех без разбора, здоровенные парняги, у которых буйно росли усы, только криво ухмылялись в ответ на тычки ее остреньких костлявых кулачков и отступали на безопасное расстояние.