— Стервец! — восхищенно бормотал Сафар Бекиевич.
— Ничего я с ним не мог поделать, — оправдывался Ларионов, — Столыпин должен быть утонченно-язвителен, холоден, должен отталкивать. А у Влахова он — немного шут…
— Оставьте, — хохотнув, сказал физик. — Неважно. Все равно он неподражаем. Кто бы мог подумать?..
Влахов со снисходительной важностью принял причитавшиеся ему аплодисменты и, неуклюже раскланявшись, удалился за кулисы.
Словом, вечер кончился бы великолепно, не случись непредвиденного.
В перерыве между двумя танцами Петя подошел к Алексею, одиноко подпиравшему деревянную стойку раздевалки.
— Стоим?
— Стоим.
— Слушай, у тебя такой похоронный вид, как будто ты запоешь сейчас это… как его: «Куда, куда…»
— Не морочь голову.
— А по-украински знаешь? «Паду ли я, дрючком пропертый…»
— Не приставай.
Но от Пети не так-то легко было избавиться.
— Мы, нижеподпоясавшиеся, не в духах!
Алексей сдвинул брови. Его все раздражало сегодня. И Петин самодовольный вид тоже. Ему захотелось испортить Влахову настроение. Он попробовал урезонить себя: зачем же делать неприятное людям, которые ни в чем перед ним не виноваты? Но какой-то злорадный бес уже подзуживал его и настоял на своем.
— А я с твоим отцом недавно познакомился! — сказал он громко.
— Чего орешь? — опешил Влахов. — Где… где ты его видел?
— Какое это имеет значение? В одном месте… А мы-то думали, что у тебя вообще нет отца…
Петя скрипнул зубами и побледнел. К их разговору уже прислушивались. Из-за колонны в противоположном углу вестибюля показалась Оля Макунина.
— Шел бы ты… — медленно начал Петя, — танцевать… Пригласи вон свою кралю… Если хочешь знать, она не со всеми такая недотрога, как с тобой. Другим кое-что перепадает.
— Осторожнее, Влахов! — чужим голосом предостерег Алексей.
— Пусть она будет осторожнее. Ее видели на квартире у одного мужика в такой позе, которая святым не личит!
— Ты лжешь!
— Ты думал — фея из сказки? Самая обыкновенная…
Грязное слово сорвалось. Петя сразу пожалел, но было поздно.
Алексей молча, затравленно смотрел на него. Потом… ударил. Неловко, без размаха, ладонью. Пощечина вышла такой трескучей, что вокруг них моментально смолкли разговоры. В следующую секунду Алексей лежал на полу. Под глазом медленно расплывался отек.
Из дальнего конца коридора к ним уже мчались Ираида Ильинична и Варнаков.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Когда Ларионов с сыном вышли из школы, сильно похолодало: осенняя слякоть замерзла, покрыв землю и крыши скользкой блестящей наледью, недавний туман зацвел на кустах и деревьях, превратившись в седое пышное кружево. Провода, облепленные махровыми тычинками инея, тяжело провисали, изредка рассыпая медленную серебристую пыль. Что-то еще падало сверху — колкое и холодное — изморозь или мелкая снежная крупа.
До школьной ограды их сопровождало несколько десятиклассников, учеников Ларионова, которые шли кучно и молча, точно выражая ему полную свою солидарность. Он чувствовал это: молчание их было достаточно выразительным на фоне общего гама, смеха и возгласов, еще выплескивавшихся из подъезда, доносившихся из разных концов слабо освещенной улицы.
Они все видели. Драку, шествие на второй этаж, в кабинет завуча, где состоялось короткое безрезультатное разбирательство, после чего Ираида Ильинична отпустила обоих ребят и Евгения Константиновича, пообещав заняться детальным расследованием в понедельник на педсовете.
— До свиданья, Евгений Константинович!
— После выходного сочинения будем писать?
— Пожалуй, нет. Сделаем обычный урок. Вам же некогда было готовиться.
— Ур-ра!
— Тише ты!
— До свиданья!
— Доброй ночи!