Они свернули в проулок и тут же загалдели, обсуждая свои дела.
Алексей шагал, не говоря ни слова, старательно выбирая места поровнее: за школой строился жилой дом, и пустырь вокруг был разъезжен — под ногами, в колеях, хрустела застывшая грязь.
Отец не собирался начинать первым. Понервничал, опять катавасия с головой: огни редких фонарей мерцали, сливаясь в зыбкие оранжевые круги, ломило в висках, — и он мысленно дал себе слово не сорваться, как в прошлый раз, пересилить подступающее раздражение, как бы ни сложился неизбежный теперь разговор.
— Я тебе очень напортил сегодня? — не выдержал наконец Алексей.
— Мне?.. По-моему, ты напортил себе. Впрочем, трудно судить, не зная причины.
— Конечно, я виноват… У тебя и так нелады с Макуниной, а тут еще я…
— Позволь, позволь, мои отношения с Ираидой Ильиничной здесь совершенно ни при чем. Если ты расположен говорить, — то лучше — о тебе. О том, что произошло.
Алексей ответил не сразу. Даже отстал. Потом, видно, пересилил себя:
— Как бы ты поступил, если бы… если бы в твоем присутствии оскорбили девушку?
Он по-прежнему смотрел под ноги. Отец понимал, что каждая фраза стоит ему неимоверных усилий. Так уж он был устроен — замкнутый, сдержанный мальчик, почти юноша, не научившийся раскрываться даже в самые трудные для себя минуты. Чего ему стоило рассказать тогда, на другой день, без конца запинаясь и останавливаясь, о вечерних своих похождениях, о встрече со стариком Влаховым, назвать имена Оли и Германа! Евгений Константинович поразился недетской глубине его горечи. Вот тебе и на! Может статься, они с Ириной упустили время, забыли, как быстро, намного быстрее, чем в годы их молодости, взрослеет новое поколение? Забыли и не подготовили сына к тому, что в мире чувств далеко не всегда бывает гармония? Не научили всему, что давно знали сами? Да и можно ли научить всему?
Хорошо хоть сейчас он пытается быть откровенным.
— Речь идет об Оле?
— Да.
— А не лучше ли было заставить Влахова извиниться?
— Нет, — твердо сказал Алексей. — Тогда гадость, которую он сболтнул, стала бы известна всем… Я не драчун, ты знаешь. Но я… не мог…
— Я верю тебе. Кулак, разумеется, не единственный аргумент в подобных случаях, — выбирая слова, сказал Евгений Константинович. — Но, возможно, ты поступил правильно. Я тоже уверен, что Оля не заслужила… По-моему, она серьезная, хорошая девочка. А если тебе не показалось и она действительно увлеклась этим молодым человеком… как его?
— Герман.
— …то это можно понять. Судя по твоим рассказам, он славный парень…
— Парень! Двадцать три года.
Евгений Константинович улыбнулся в темноте.
— В твоем возрасте кажется, что это много. Со временем разница в пять — шесть лет станет незаметной.
Алексей поднял глаза на отца. Эта мысль ему в голову не приходила.
— Ты вырос, Алеша. Вот и постарайся рассуждать, как взрослый. Чувства — такая область человеческих отношений, которая не подвластна примитивным, арифметическим, что ли, подсчетам. Бывает любовь и неразделенная… Многое зависит от характера. Вот ты у нас, если быть справедливым, — Ларионов дружески похлопал сына по плечу, — совсем не так уж плох: неглуп, начитан, думаю — честен, много размышляешь, мне кажется, пробуешь писать, так ведь?
— Ну… это чепуха…
— Но другие-то тебя знают мало. Хотя бы та же Оля. На людях ты прячешься в скорлупу, захлопываешь створки. Пойди разгляди… Надо быть общительнее, проще. Давай-ка вот, приглашай к нам всех своих друзей. На день рождения или вовсе без предлога. И пусть они почаще у тебя бывают.
Алексей вздохнул. Они подошли к дому.
— Папа, — попросил он, уже на лестнице, — ты не говори там… в учительской…
— Пусть это тебя не волнует. Я не скажу никому. Кроме мамы. Надеюсь, ты не возражаешь?
— Нет.
— Ну, и отлично. А расхлебывать будешь сам. Ты ввязался в драку — тебе и ответ держать.
— Я… отвечу, — повеселев, сказал Алексей, и уже открыто посмотрел на отца. — Ничего…
Евгений Константинович остановился.
— Покажи-ка свой глаз… Ну, конечно, — первосортный синяк! Напугаем мы с тобой мать.
— Можно же один раз в жизни прийти с фонарем?
— Лучше бы не надо, да что теперь поделаешь. — Ларионов снова начал подниматься по лестнице и перевел дух, испытав вдруг мгновенное облегчение. Как будто втащил наконец тяжелую ношу на высокую гору. Кажется, такая малость — ну, чуть поближе стали они друг другу за эту короткую скользкую дорогу от школы до дома.
Нелегкое дело быть отцом взрослого сына!