На четвертом этаже звякнула цепочка, высунулись сначала чепец, а потом любопытное лицо Марии Ильиничны. Алексей прикрыл глаз рукой.
— Наши там не идут еще?
— Должно быть, сейчас вернутся, — поклонившись ей, ответил Евгений Константинович.
Звонить им не пришлось: Ирина Анатольевна стояла у открытой двери.
— Высмотрела нас из окна? — подмигнув ей, спросил Ларионов.
— Ну и ну! Прозаседавшиеся! Я беспокоилась!
Алексей бочком протиснулся в дверь за спиной отца.
— Алик?!. Где тебя угораздило?
На шум выглянула Таня в ночной рубашке до пят, заспанная, с распущенными волосами.
— Что вы тут полуночничаете? — жмурясь на свет, спросила она и увидела брата. — А это что? Ну, ты даешь, Алька! Кто это тебе поднес?
— Марш все по местам! — распорядился Евгений Константинович. — Ему надо умыться и спать. Разговоры — потом, потом…
— Не пугайся, мама, — сказал Алексей. — Ерунда… Папа знает.
— Что-то вы чересчур веселые? — в сомнении покачала головой Ирина Анатольевна. — Ладно, пошли, Танюша. Оставим мужчин одних. Но пусть попробуют что-нибудь от нас утаить…
Евгений Константинович терпеть не мог педсоветов. Вернее — формы, которую они принимали благодаря стараниям Макуниной. То есть он не отрицал их необходимости: надо же, в самом деле, учителям посоветоваться, решить наболевшие вопросы, а таких сколько хочешь, подвести итоги — коротко, разумно, без пустой говорильни и казуистических споров по пустякам, возведенным в ранг важных профессиональных проблем. И уж вовсе ни к чему превращать педагогический совет школы в бухгалтерию, где механически ведется подсчет четвертных или полугодовых двоек и чуть ли не по поводу каждой разгорается долгое словопрение между учителем, рискнувшим ее поставить, и начальством, которому подавай процент успеваемости.
Ох уж этот процент успеваемости! Объективная незыблемая категория, которая должна отражать истинное положение вещей, а не играть двусмысленную роль ширмы, призванной прикрывать огрехи и недоделки.
И тогда возникает обратная противоестественная пропорция: чем сильнее, опытнее учитель, а значит, выше его авторитет, тем больше плохих отметок в журнале. Логика тут проста: лишние двойки — лишние хлопоты. Лучше уж «натянуть» и жить спокойно.
Что еще? Любители выступать с речами. Всегда найдутся «штатные» говорильщики, овладевшие искусством подолгу ораторствовать ни о чем. Ларионов, слушая их, ерзал на стуле и поглядывал на лица своих коллег: он один настолько глуп, что не понимает, для чего столько лишних слов, или другие тоже?
Макунина как-то сказала ему снисходительным тоном: «Вы очень редко просите слова на совещаниях. Напрасно. Возьмите хотя бы Эмилию Львовну… каким уважением она пользуется…»
Евгений Константинович оставил намек без внимания.
Рассаживались учителя перед педсоветом обычно по группкам: «эмансипированные дамы», как окрестил физик Макунину и иже с нею — Шерман, второго завуча Иванову, флегматичную, сорокалетнюю лебедушку, точно сошедшую с полотен Кустодиева, старшую пионервожатую Лиду, состоявшую на побегушках у Ираиды Ильиничны, — занимали места по правую сторону длинного стола, накрытого зеленым сукном; по левую садились учителя начальных классов; Сафар Бекиевич, Ларионов, историк и еще несколько человек устраивались на диване, у окна, а молодые учительницы заранее забивались в угол, понаставив туда кресел и стульев, чтобы без помехи пошептаться, пофлиртовать с физкультурником и безусым неженатым математиком Нахушевым, два года назад окончившим университет.
Педсоветы затягивались до двенадцати ночи, и кое-кто умудрялся, спрятавшись за спины впереди сидящих, проверять тетради или готовиться к завтрашним урокам; иные подремывали, загородившись цветком.
Сегодня Ларионов сел не на свое привычное место, а за стол, напротив завучей. После обсуждения субботней конференции должно было последовать обещанное судилище над Петей и Алексеем, которые, по выражению физика, «испортили Макуниной весь компот», потому что драку не удалось скрыть от гостей.
Евгений Константинович волновался как школьник: лист бумаги, лежавший перед ним на столе, уже был изрисован, исчерчен вдоль и поперек разными затейливыми вензелями, а рука его продолжала нагромождать все новые и новые закорючки.
Он вообще не одобрял «вытаскивания» на педсовет провинившихся учеников, считая подобную меру неоправданной по той причине, что из сорока — пятидесяти присутствующих учителей лишь десятая часть может знать всю подноготную о набедокуривших мальчишках, а значит, и делать верные выводы. Остальные, не вникнув толком в существо дела, будут просто мешать, и, кто скажет, как повлияет на выяснение истины и справедливость приговора вполне объяснимая досада, вызванная у одних — усталостью, у других — поздним часом, у третьих, не успевших перекусить в буфете после занятий, — мыслью о давно остывшем ужине.