Пока Лида бегала за Петей и Алексеем, в учительской стояла выжидательная тишина. Физик сердито сопел и моргал, молодежь в углу перестала шушукаться. Все взоры обратились на дверь.
Они вошли, пробормотали свое «здравствуйте», жалко повисшее в воздухе, и стали у стены, не зная, куда девать руки.
Пятьдесят взрослых изучающих взглядов!
Может быть, среди них есть и сочувственные, и ободряющие, даже наверное есть: мол, не унывайте, ребята, ну, мало ли в жизни бывает, — но разве дойдут они по назначению, когда уже воздвигнут враждебный барьер, созданный самой расстановкой сил, неравным положением сторон: одни против всех! Загнанные в тупик, внутренне ощетинившиеся, собравшие все свои оборонительные резервы, в сущности безоружные перед лицом власти и опыта!..
— Семен Семенович? — шепотом сказала Макунина.
Он понял ее вопросительную интонацию и страдальчески сморщился:
— Да-да, пожалуйста, возьмите это на себя!
— Кто из вас первый ударил?
— Я, — сказал Алексей и отвел руки за спину. На отца он старался не смотреть.
— За что?
— Я не могу ответить на этот вопрос.
— Он, видите ли, не может! А все-таки?
Алексей молчал. Лицо и шея его стали пунцовыми. Петя сохранял вид молодого петушка, готового ринуться в любую свару.
— Влахов, из-за чего произошла драка?
— Драки не было.
— Как не было? У Ларионова до сих пор синяк под глазом…
— Он меня стукнул, я — его. Вот и все. Разве ж это драка?
Вмешался Сафар Бекиевич:
— Слушай, Влахов, не крути. Говори, в чем дело?
— Я не кручу. Пускай он скажет…
— Разрешите слово, — встал завхоз Болбат — огромный грузный украинец лет пятидесяти пяти с мохнатыми бровями и угрюмым выражением лица. Он был туп и прямолинеен, но дело свое знал. Если бы по методу «меченых атомов» можно было окрашивать мысль и видеть ее сквозь черепную коробку Болбата, то любопытно было бы наблюдать, как, зародившись где-то в надлежащем отсеке его мозга, она начинала свой извилистый путь так же медленно и неповоротливо, как деревенская колымага, которую тянут упрямые, невозмутимые волы. Причем, если в голову завхоза западала одна какая-то мысль, то для другой, места не оставалось. Тем более удивительно, что школьное снабжение и разное хозяйство находились в полном порядке. За это Болбату все прощалось.
Варнаков кивнул.
— По мне — так, — прокуренным басом сказал завхоз. — Не хотят говорить — не треба. Выставить их из школы на недилю — нехай обдумаются. Все.
— Возможно, придется последовать вашему совету, — согласилась Макунина. — Кроме того, Влахову надо пригласить бабушку…
— Может, они все-таки объяснят, — миролюбиво заметил Варнаков. Он не любил конфликтов, видимо считая стычку между двумя учениками не такой уж редкостью, чтобы придавать ей значение.
— Хорошо, — вдруг встрепенулся Алексей, — я попробую…
— Мы слушаем вас.
— Я… одним словом, я обидел Влахова. И полностью виноват… — Он облегченно вздохнул и продолжал уже спокойно и деловито: — То, что я сказал, было очень неприятно Влахову. И я это знал и обидел его намеренно. В ответ он оскорбил… — Алексей запнулся, — оскорбил человека, которого я… уважаю. Я ударил Влахова. Он дал мне сдачи. Виноват я один.
— Я тоже, — неожиданно заявил Петя. — Наказывайте обоих.
— Что вы ему сказали, Ларионов, и кого он оскорбил? — продолжала допытываться Ираида Ильинична, не обратив внимания на Петю. — Устроили безобразие в присутствии заведующего городским отделом народного образования (она обожала полные титулы!) и думаете, вам сойдет с рук? Мы должны знать все обстоятельства!
— Разве что-нибудь изменилось бы, если бы завгороно не видел? — Алексей произнес эти слова и, испугавшись, посмотрел на отца. Но в глазах Евгения Константиновича не заметил осуждения.
— Ишь как заговорил! Вы расскажете нам все в деталях, не иначе! Понятно?!.
— Зачем? — тихо спросил ее Варнаков. — Наказать их — и делу конец.
— «Давай подробности…» — пробормотал Петя фразу из модной песенки.
— Что, Влахов?
— Ничего.
— Мы ждем, — проскрипела Эмилия Львовна.