— Не вообразил я…
— Врешь ты, врешь! Сию же минуту скажи, почему, иначе я никогда больше не заговорю с тобой!
Петя попытался отшутиться:
— Откуда я знаю? Доктор я, что ли?
— Знаешь! — большущие мокрые глаза ее ждали, требовали ответа; и он понял: ему не отделаться.
— Или говори, или…
— Ну, не умею я объяснить. Понимаешь… ты же не какая-нибудь цирлих-манирлих… Черт, чепуху несу. Словом, я думал… ты без этих, как их, без предрассудков, вот. И дома у вас всегда так вольно. Тебе все разрешают…
Марико сидела неподвижно. Наконец он услыхал ее приглушенный голос:
— Ладно. Я поняла. Можешь уходить. И не показывайся мне на глаза.
— Совсем? — убито прошептал он.
— Посмотрим. Выметайся.
Влахов взял свои книжки и покорно вышел, ступая на цыпочках. Осторожно притворил за собой дверь.
Марико еще долго сидела, уперев подбородок в колени, и невидящим взглядом смотрела в окно. Слезы высохли.
Солнце скрылось за тучами: запотевшие стекла медленно затягивало белой ажурной вязью. Рисунок, проступив на широкой раме окна, становился все отчетливее, покрываясь мельчайшими блестками снежных кристалликов.
Джой подошел к тахте и, умильно склонив морду набок, тихонько заскулил. Марико взяла его на руки.
— Ну, иди, иди ко мне, глупыш… Так мне и надо, правда? Так и надо…
Елку поставили посередине довольно большой гостиной. Пришлось вытащить в соседние комнаты стол, телевизор, горку с фарфоровыми фигурками и кресла. Стало просторнее, стены будто раздвинулись, и Марико, развившая бурную деятельность по подготовке к встрече Нового года, возбужденная хлопотами, не давала покоя матери: «Видишь, как хорошо, когда не заставлено? Выкинуть надо половину нашего барахла!»
Нонна Георгиевна ужасалась и всплескивала руками.
Сколотить компанию на этот раз стоило немалого труда. Вместе с Зарият Марико побывала у Риты, втроем они долго убеждали стариков Карежевых, что к столу подадут только шампанское, да и то немного, чисто символически. Встретят Новый год, потанцуют и разойдутся. Нонна Георгиевна никуда не пойдет, и, таким образом, они не останутся без присмотра взрослых.
Примерно то же самое повторилось у Ларионовых. Евгений Константинович осторожно, но настойчиво выспрашивал, кто приглашен, как к этому отнесется мать Марико, не стеснят ли ее заботы, неизбежные в подобных случаях. В конце концов он отпустил Алексея, взяв с него слово, что тот время от времени будет позванивать; сами Ларионовы тоже собирались праздновать дома: Евгений Константинович позвал физика с женой, Ирина Анатольевна — своих сослуживцев, старых друзей семьи.
Придя из школы, Марико запрягла всех: Нонна Георгиевна, Тося и девочки, повязавшись передниками, принялись стряпать, тереть и чистить — квартира наполнилась запахами еды, чадом, звоном посуды, веселым щебетом голосов. Мальчишек снабдили сумками, авоськами и разослали в магазины и на базар за покупками.
То и дело раздавался певучий бой звонка, возвращался один из гонцов с хлебом, бутылками лимонада или еще с чем-либо. Джой стремглав катился в переднюю, путаясь под ногами, и заливисто лаял, норовил куснуть кого-нибудь за штанину.
Петя Влахов старался изо всех сил: орудовал молотком, укрепляя елку на крестовине, раздвигал стол, чинил перегоревшие пробки, выносил мусор и без конца балагурил, хотя было очевидно, что чувствует он себя неуверенно. К Марико обращался с заискивающим, виноватым видом. Она была спокойна, ровна, точно не видела его смятения, разве что стала немного холоднее и строже, и это сбивало Влахова с толку: или она совсем махнула на него рукой и дружеские отношения никогда не вернутся, или выдерживает характер. Дорого бы он дал, чтобы узнать, что у нее на уме.
— Слушай, — спросил Петя, передавая ей банки с зеленым горошком, которые принес из ларька, — а Ольга будет?
— Вряд ли ее теперь заинтересует наше общество, — уклончиво ответила Марико.
— Ясно, — помрачнел он. — Для милого дружка — своя рубашка ближе к телу…
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Кто это стучит там наверху, над вами?
— Старик один. Баптист, говорят. Целыми днями прибивает к стенкам божественные картинки.
— Я еще нужен?
— Да нет. Мы сами управимся. И не забудь — в девять…
— Ладно. А ты не это… не злись. Хватит, что ли?
— Я вовсе не злюсь.
Он вздохнул.
— Тяжела ты, шапка Мономаха…
— Для головы небольшого размаха, — в тон ему, но без улыбки ответила Марико и закрыла дверь.