— Если бы ты знала, Маша, как мне действует на нервы твой музыкальный диван. Его давно пора сдать в утиль. Где Оля?
— Спит. Я ее впустила. Разве можно? Третий час ночи шел. Ты, Ида, переборщила, по-моему… И что соседи скажут?..
Тетка была глуховата, говорила очень громко, слегка наклонив голову, словно прислушиваясь к собственным словам.
— Не повышай голоса, — поморщилась Ираида Ильинична. — Я и так слышу. Ничего страшного не случилось. Пусть это послужит ей уроком. Мы дали ей слишком много самостоятельности. Голова пустяками забита. Разбуди ее, пусть отправляется в магазин.
— Я не сплю, — сказала Оля, появляясь в дверях. — Я встала. Тетин голос кого хочешь разбудит.
— Вовсе я не кричу, — сказала тетка и обиженно поджала губы.
Оля неопределенно повела плечами.
Стройная, высокая, с худыми нервными руками и безразличным отсутствующим взглядом, который казался заученным, она выглядела гораздо старше своих семнадцати лет. Слегка удлиненное лицо ее было бы, пожалуй, бесцветным, если бы не пренебрежительно сомкнутые тонкие бескровные губы — признак натуры сильной и иронической. Голову и торс она держала неестественно прямо: никакого намека на обычную школьную сутулость. Возникало странное впечатление, будто внутри у нее заложена гибкая упругая трость и девушка озабочена лишь одним — ни в коем случае не допустить, чтобы невидимый стержень сломался, заставил ее склониться и опустить голову. Во всей ее тонкой фигуре, в спокойных серых глазах, смотревших прямо и отчужденно, ровном, низком голосе — во всем чувствовалась какая-то скрытая напряженная мысль.
Глядя на нее, можно было предположить что угодно, только не безразличие и не отсутствие воли.
Ничего этого ни мать, ни тетка не замечали.
— Я надеюсь, ты поняла свою вину, Оля? — опуская босые ноги на коврик, спросила Ираида Ильинична.
Оля ничего не ответила.
— Может, я должна тебе объяснить еще раз? — в голосе матери задрожали мелодраматические нотки. — Так вот, я настаиваю, чтобы ты прекратила знакомство с этим… как его?.. Валерий или Виталий? Мне он не нравится.
— Я тоже от него не в восторге, мама. Но я не могу тебе обещать не видеться с ним. Не стану же я отворачиваться от него на улице. И потом — он учится в вечерней школе, в нашем здании. Иногда просит объяснить ему что-нибудь.
— Знаю я эти объяснения!.. — Ираида Ильинична слегка зевнула: разговор начинал ей надоедать. — Да, скажи мне наконец, где ты вчера болталась?
— Я не болталась. Была у девчонок. Слушали маг.
— Что еще за маг?
— Магнитофон. Ты же знаешь. Новые записи.
— Не хочу я знать ваших дурацких словечек. Будь добра, выражайся по-русски. И мне непонятно: если ты была у подруг, то откуда взялся твой провожатый?
— Он тоже был там.
— Где «там»?
— У Марико.
— Опять эта веселая компания?
— Просто компания. Мои друзья. Кстати, они все — твои ученики. — Оля вздохнула и повернулась к тетке: — Тетя Маша, а ведь мама права: пружины гудят чересчур громко. Надо бы тебе новый диван…
— Для меня и этот хорош, — сказала Мария Ильинична, обрадованная переменой разговора. — Нынешние новомодные слишком узки — не уляжешься. А раскладной — мне не под силу каждый раз разбирать да собирать.
— Довольно о диване, — Ираида Ильинична встала и подошла к зеркалу. С минуту молча разглядывала себя, потом удовлетворенно улыбнулась и, надев платье, продолжала уже без раздражения, но по-прежнему нравоучительным тоном: — Не забывай, пожалуйста, Ольга, что я отвечаю за тебя не только перед обществом, но и перед своей совестью. За твое поведение, за твою нравственность. Что же ты молчишь?
— А что мне говорить. Я слушаю.
— Вот то-то же. — Ираида Ильинична направилась в ванную, но на полдороге остановилась: — Маша, ты, наверное, знаешь, кто занял квартиру на пятом этаже, над нами? Она целый месяц пустовала, а вчера какие-то люди переезжали.
Тетка поджала губы. Она не любила, когда ее подозревали в любопытстве.
— Почем мне знать? Кто-то занял. Тоже, кажется, учительская семья. Книги все носили.
— Давайте деньги, — сказала Оля. — Я пойду.
Мать вела себя так, как будто и не было вчерашнего скандала. Вообще Ираида Ильинична никогда ничего близко к сердцу не принимала. Ссоры, семейные неурядицы, неприятности на работе происходили в ее жизни не чаще и не реже, чем у других людей, но почти не затрагивали ее душевного спокойствия и довольства собой.
Она считала себя «правильным» человеком, совершенно не понимала людей, чья линия поведения, чьи вкусы и взгляды не совпадали с ее собственными.