Она говорила и говорила, возбужденная, обрадованная вниманием, испытывая, может быть, первый раз в жизни упоительное чувство раскрепощения от душевного затворничества, в котором столько времени пребывала неизвестно по чьей вине. Наверное, виновата она сама. Кто же еще?..
Дымка рассеялась, сквозь разорванные облака проглянуло неяркое солнце, заискрилось на снегу, на массивных кудрявых сосульках, свисающих с крыш.
Они подошли к дому. Во дворе гомонили дети с санями. Среди всех выделялся звонкий голосок Тани Ларионовой, сестры Алексея: Марико тотчас узнала ее азартную раскрасневшуюся мордочку с выбившейся из-под вязаной шапки прядкой белокурых волос. Она командовала ватагой ребят, которые с криками и свистом таскали ее на санках по накатанному блестящему асфальту.
— Вот у кого — ни забот, ни хлопот, — сказала Оля.
— Славная девчушка.
— Марико!.. — Оля схватила ее за руку.
— Что?
— Он!..
В углу двора, под аркой, соединяющей два дома, построенных впритык друг к другу, стоял Сченснович. Без шапки, несмотря на мороз. Серый грубошерстный свитер, болоньевая куртка на молнии, в руке — портфель с вмятыми боками.
Увидев Олю, он медленно двинулся им навстречу.
— Я пойду, — заторопилась Марико.
— Подожди! Не бросай меня, ради бога! — взмолилась Оля. — Я не знаю, что делать!
— Здравствуйте. — Герман слегка поклонился, выжидающе поочередно посмотрел на обеих девушек и добавил, не желая замечать их смущения: — Вы, очевидно, с занятий? Оля, познакомьте меня с вашей подругой.
— Пожалуйста. Вот. Марико.
Марико смешалась и протянула ему ладонь, не сняв рукавички.
— Простите…
— Ничего, не снимайте, — остановил он ее. — Холодно. Вы не будете возражать, если я позволю себе похитить у вас Олю, ну, скажем, на пять минут?
— Нет, что вы? Да мне и домой пора. Я пойду. До свиданья.
Сченснович снова поклонился.
«Глаза у него какие-то непонятные», — подумала Марико, поднимаясь по ступенькам парадного, и оглянулась. Герман что-то быстро и взволнованно говорил. Слов не было слышно.
— В наш век, Оля, нормальная психика — привилегия кретинов. Объясните мое глупое поведение, как найдете нужным: настроением, разладом с самим собой, который доставляет мне массу неприятностей, одиночеством, неуютом моего быта, в конце концов… Извиняться было бы смешно и бесполезно, хотя я понимаю, как напугал вас и… основательно напортил себе в вашем мнении. Но, поверьте, я не могу и не хочу примириться с мыслью, что вы так же вдруг исчезнете из моей жизни, как вошли в нее…
На дальнем от них крыльце появилась Тося в желтом переднике и принялась трусить половик, с любопытством посматривая в ту сторону, где они стояли.
Оля с опаской подняла взгляд к своим окнам. Как раз в это время тетка кончает готовить обед и имеет привычку раздвинуть занавески, опереться руками о подоконник и глазеть на улицу, высматривая племянницу.
— Пойдемте отсюда, — нервно сказала Оля. — В нашем дворе хоть отбавляй сплетников.
Она повела его переулком, которым никогда не ходила, — лишь бы не наткнуться на учителей и ребят, возвращающихся из школы, — мимо разномастных домиков «частного сектора» или «планов», как называли эти места в просторечии, домиков с мансардами и без них, неуклюже добротных и неряшливых, построенных с претензией и просто убогих, маленьких, с подслеповатыми квадратными окошками, и громадных, чуть ли не двухэтажных, с балконами и гаражами, огороженных заборами из туфа, железа, дерева, а кое-где даже из фигурных бетонных плит, изготовленных явно не кустарным способом.
Некоторые из этих строений, слепленные большей частью вычурно, безвкусно, с аляповатыми излишествами, — как если бы хозяева специально задались целью пустить в дело даже избыток материала, — вызывали неловкое чувство, точно, несмотря на ограды и засовы, проник непрошеным взглядом в некую укромную цитадель, за толстыми стенами которой нашли себе приют человеческие слабости и, быть может, пороки, что не принято выставлять напоказ.
— Да… — протянул Сченснович, — людская жадность не имеет границ. Посмотрите, что делается. На трудовую копейку такой махины не выстроишь. Вот та хотя бы… Чуть ли не помещичий бельведер наверху. Крыльцо, пилястры. Все-таки мы иногда чересчур деликатны. Потрясти бы владельца как следует: откуда взял, сукин сын, деньги и все остальное?..
— Вы пришли, чтобы говорить мне это?
— Нет, конечно, — посерьезнел Герман. — Я уже сказал вам зачем. Хочу просить вас вернуть прежнее. Чтобы мы остались друзьями, чтобы вы бывали в бассейне. И мы изредка будем с вами гулять и рассуждать о всякой всячине… — Он взял ее за локоть. — Не отталкивайте меня, Оля. То, что произошло, не повторится.