— В общем… решено создать комиссию. Ничего особенного. По-товарищески, по-домашнему… Походят к вам на уроки, потом соберемся, поговорим, обменяемся мнениями.
Евгений Константинович потер ладони.
— Сколько человек войдет в комиссию?
— Трое.
— Что ж, нетрудно догадаться: Макунина, Шерман, Иванова?
— Вам уже сказали? — облегченно вздыхая, спросил Варнаков.
— Нет. Мне никто ничего не говорил. И вот что, Семен Семенович. Прекратим играть в прятки. Вы отлично понимаете: вам приходится поддержать не слишком благовидное дело — это неприкрытая кампания против меня, а инициатор ее — Ираида Ильинична. Я бы мог принять меры, как любой учитель, испытывающий к себе несправедливое отношение. Скажем, потребовать более широкой и авторитетной комиссии с привлечением преподавателей университета, специалистов гороно и министерства…
— Ну, зачем же столько? — с заметным испугом сказал Варнаков, болезненно воспринимавший посещения школы высоким начальством и не переносивший шумихи. — Мы — своими силами.
— Вы не дали мне закончить. Повторяю — я мог бы. Но не стану. Пусть приходят в любое время. Но одно условие, Семен Семеныч: вы тоже войдете в комиссию — вы директор и литератор к тому же.
— Какой там литератор? Я отродясь в старших классах не работал. Русовед я: всю жизнь в пятых — седьмых.
— Тогда вы должны знать, — поморщившись, резко сказал Ларионов, — в русском языке есть слова «краевед», «охотовед» и другие, но «русовед» в нем отсутствует!
Брови Варнакова стали малиновыми.
— Пусть так. Однако довольно и трех человек.
— Я требую, Семен Семеныч, — с ударением на слове «требую» возразил Ларионов.
— Ну, хорошо, голубчик, хорошо. Будь по-вашему. Только не надо нервничать.
— Я могу идти?
— Конечно. Пожалуйста.
Евгений Константинович вышел.
— Не надо нервничать… — машинально повторил ему вслед Варнаков, протирая очки носовым платком. Пальцы у него вздрагивали.
В коридоре было пусто. На самом дальнем его конце орудовала шваброй и гремела ведрами неутомимая тетя Феня. Ларионов вошел в учительскую: надо еще сделать записи в журналах, как-то затолкать в распухший портфель новую партию непроверенных сочинений и несколько книг, купленных днем в киоске.
С утра сегодня проторчал в школе из-за одного урока в восьмом классе, где надо было заменить больного словесника. Иванова ему удружила. Самый буйный класс в смене, притча во языцех на всех педсоветах. На что он, Ларионов, тертый калач, а с трудом нашелся сегодня: едва не сорвали они ему урок.
В учительской физкультурник заполнял списки сдавших нормы ГТО — наклонясь к столу, старательно выводил тушью плакатным пером фамилии, у окна стояли Эмилия Львовна и Болбат. Завхоз добродушно гудел, глядя на нее сверху вниз:
— Це ж воны хитрят. Вот и продалы вам перчатки с прицепом. Шо там було?
— Разные мелочи, — проворковала Эмилия Львовна, — косынка ужасного цвета, флакончик одеколона. А я потеряла свои перчатки и просто не могла не купить. Весна холодная, руки мерзнут…
— А я ще в Пришибской жил, помню, дед идет по улице — ко́су и балалайку тянет. «Зачем тебе, дедусь, балалайка, ты ж на ей не играешь?» — спрашиваю. «Та ни зачем. Ко́су надо, а ее без балалайки на продають у мага́зине…» Так и у вас.
— Да-да, безобразие.
Болбат был в пальто. Немка оделась, и они ушли.
— Нашла провожатого холостяка, — оторвался физкультурник от своей писанины. — Поженить бы их, что ли?
— Шутить изволите, — неохотно отозвался Евгений Константинович, не расположенный к пустым разговорам. — Какая из них пара?
— Не скажите… Могучий мужик, ха-ха! — хохотнул физкультурник. — Наша немочка так перед ним и тает…
— Не говорите пошлостей, молодой человек, — оборвал его Ларионов и, надев пальто и шляпу, добавил: — Она вам в матери годится… До свиданья.
Трудный был у него сегодня день!
С утра — дежурство с классом по школе, а это — почти всегда куча непредвиденных случайностей и происшествий: кому-то разбили нос, где-то раздавили оконное стекло, кто-то посеял в гардеробной кашне или шапку; курильщики в мужских уборных, беспорядок в буфете — обсчитала безответную кроху буфетчица, у пионеров — сбор дружины, а тетя Феня не найдет ключа от актового зала, — и во все надо вмешиваться, все надо утрясать и улаживать.
После уроков в первой смене, сидя в пустом классе, он проверял диктовки, понаставил изрядное количество двоек, и это испортило ему настроение.