— Ур-ра! — с наигранным энтузиазмом воскликнул он, вешая пальто и шляпу. — Да здравствуют обе мои женщины и пельмени! А где Алексей?
Ирина Анатольевна прикрыла дверь в комнату.
— В кино. Приходила Марико, и они убежали. Говорилось, что идут компанией, но я выглядывала в окно и, кроме них двоих, никого не увидела.
— Бессовестная шпионка, — сказал Евгений Константинович. — Я вымою руки…
— Мой и иди есть.
Пока он ел, Ирина Анатольевна сидела напротив, за квадратным кухонным столиком, и смотрела на него.
— Чего ты меня рассматриваешь? Я ведь не Ален Делон.
— Женя, у тебя неприятности?.
— С чего ты взяла?
— Ты напевал песенку крокодила Гены, когда умывался: «К сожаленью, день рожденья…»
— Серьезно? Я не заметил.
— Ты всегда поешь, если не в духе. И я, и дети — мы давно знаем твои повадки. Так что — выкладывай!
— Ох, уж эти мне домашние психологи. Делать нечего, придется. В общем, Макунина в своем репертуаре.
— То есть?
Он рассказал.
— Чего она добивается? — спросила Ирина Анатольевна, подкладывая ему пельменей. — Нет у нее ни чести, ни совести!
— Ты уж слишком.
— Нет, не слишком. Всегда стараешься найти ей оправдание! А я ее видеть не могу! Почему ты не пойдешь в горком партии, Женя? Тебя хорошо знают там. Пора положить конец…
— Не кипятись, не кипятись, — улыбнулся он, любуясь ее запальчивостью. — Никуда я не пойду.
— Но почему?
— Во-первых, меня не так-то просто запугать, и тебе это известно. Во-вторых, не в моем характере жаловаться, а в-третьих…
— Ну, что ты замолчал?
— В-третьих, поступить так значило бы неуважительно отнестись ко всему коллективу. Он еще не сказал своего последнего слова. А я уверен — скажет.
— Ты безнадежный идеалист, — сказала она с досадой. — Дон Кихот нальчикский! Ну кто, подумай, кто захочет вступаться за тебя и ссориться с ней?
Евгений Константинович слушал ее, и дурное настроение, которое он принес с собой, потихоньку рассеивалось. Он знал — она возмущается и бурлит, хотя в душе одобряет его и сама поступила бы точно так же, доведись ей очутиться в его положении, но поворчать она должна обязательно, потому что не может быть равнодушной, когда ему трудно или у него неприятности.
В кухню вошла Таня.
— Па, ты уже пришел?
— Как видишь.
— Обещал маме раскладушку покупать, чтобы она ночевала на работе, а сам? Оба вы хороши.
— Критикуешь родителей, негодница? — он легонько хлопнул ее ладонью по мягкому месту.
— Па?.. Ну ты что? — округлила она глаза. — Одерни теперь юбку, а то никто кадрить не будет!
— Что еще за кадриль?
— Не кадриль, а кадрить. Ухаживать, значит.
— Танька, брось свои словечки, я их терпеть не могу!
— По-моему, нам это не грозит, — сказала Ирина Анатольевна, снимая фартук. — Зачастил к нам такой вихрастенький: то за тетрадкой, то задание забыл записать, то еще найдет причину…
— Толян? — Танька пренебрежительно передернула плечиками. — Он не в моем вкусе.
— Ох ты, господи! — поперхнулся чаем отец и спросил, стараясь не рассмеяться: — А что, есть уже кто-нибудь, кто соответствует этому самому твоему идеалу?
— Нет, пап, — чистосердечно призналась она. — Еще нет. Все они какие-то… — она повертела пальцем в воздухе, как бы раскручивая воображаемую пружинку, — необтесанные. Но это чепуха. У меня упражнение по русскому не получается. Ты поможешь мне?
— Еще разок попробуй.
— Пробовала. Целый час сидела.
— Ну, если час, тогда пойдем, посмотрим.
Перед партийным собранием Сафар Бекиевич поймал Иванову в коридоре.
— Маргарита Афанасьевна, можно вас на два слова?
— Ради бога. Пойдемте в учительскую.
— Нет, я хотел бы без свидетелей.
— Пожалуйста. А в чем дело?
— Если не секрет, — к каким выводам пришла комиссия?
Иванова неожиданно рассердилась.
— На собрании узнаете! Почему-то всем приспичило! Спрашивают, останавливают, просто проходу не дают! Учитесь, милый мой, у Ларионова: именинник, можно сказать, он, а за две недели ни разу не спросил, вроде его не касается.
Она бросила физика одного и направилась к дверям учительской, где уже собирались коммунисты.
Маргарита Афанасьевна Иванова работала здесь больше десяти лет, считалась одним из лучших преподавателей языка и литературы в городе, и мнение это, по-видимому, разделяли ее ученики, но как завуч целиком находилась под влиянием Ираиды Ильиничны.