Об этом вот обещании и напоминал взрослым мальчик, живший в белом домике. Задорная песня каждый день повторяла людям, что, кроме всех очень важных и очень нужных задач, у них есть еще одна: вернуть серой курочке, которая поселилась на краю села, ее сородичей. Ведь если человек чего-то по-настоящему захочет, он становится всесильным волшебником.
Перевод О. Романченко.
УЛЫБАЮЩИЕСЯ ОБЛАКА
(рассказ)
От порыва ветра урючные листья закружились в воздухе. Там, на ветвях, они еще шелестели, еще казались живыми. А сейчас реяли покорно, безмолвно, бесплотно, и понятно было, что жизнь их — это только видимость жизни, только желание увидеть ее в этих желтых лоскутках.
Старик смахнул их с топчана на землю, выловил пальцем один листок из пиалы. Вот так оно и происходит: тянешь-тянешь ниточку дней, трепыхаешься под ветром, а потом лег в землю — и нет тебя, оказывается, словно и не было никогда...
Грустные мысли одолевали старика, сумрачные, неопределенные. И чай был не чай, и еда в рот не лезла. Смятение было на душе, бесформенность одна. Чего-то хотелось, а чего — понять было невозможно. Жалость к горлу подкатывала, а кого жалеть, собственно?
Снова налетел ветер, снова закружились листья. Наверно, им кажется, что они летят, думал старик, а они просто-напросто падают. Желтые, вялые, не нужные никому, кроме земли. А какими нежными были весной! Среди белой кипени цветов они розовели, просвечивали на солнце, как ладонь ребенка, как мочка уха у молоденькой девушки. Ох-хо-хо.... годы, годы, жизнь ты человеческая.. чтобы тебе подлиннее немножко быть, пощедрее, поласковее. Вот дерево — стоит себе, стоит. Каждый год на семь месяцев покрывается новой листвой. Листва опадает и снова появляется, опадает и появляется, а дерево стоит. Хорошо быть деревом, а не листьями, обновляться каждую весну, принимать сладкую, тугую боль завязи, ощущать тяжесть зреющих плодов... Ох-хо-хо... В горы съездить, что ли?
Горы для старика всегда были местом душевного равновесия, зашитой от многих житейских невзгод. Он знал их вдоль и поперек, каждую складку ущелий знал, каждый отрог, каждую скалу. Он слышал в их каменной груди журчание еще не пробившегося к солнцу родника и голос горной курочки — кеклика, скликающей своих цыплят. Как приветствие ровесника принимал он шелест чинары или орехового дерева и отвечал им традиционным приветствием: он свой человек в горах.
Правда, последняя прогулка не прибавила старику ни бодрости, ни сил. Он вернулся еще более усталым и растерянным, нежели перед поездкой, и все пытался понять, почему не приняли его горы, почему не отозвались на боль его.
Может, они тоже, как и он, томятся иногда бесплодностью своего старческого существования? Может, и у них бывает плохое настроение, когда никто не нужен, никто не мил, когда даже самое близкое и дорогое оставляет равнодушным?
Хмурились они тогда, и облака, зацепившиеся за их вершины, казались не облаками. Они были словно насупленные брови гор... Земли... Вселенной, — они словно ждали ответа на вопрос, который не произнесен вслух, но который известен и горам, и ему, старику. Древняя мудрость утверждает, что годы старости — это годы потерь, и только потерь.
А что терять им, горам? Надо бы все-таки наведаться к ним...
...Старая лошадь лениво жует стебли джугары, косит на хозяина лиловый, в прожилках глаз — ласки ждет. Но старик не расположен к нежностям. Он гулко хлопает лошадь по боку, затягивая подпругу. И лошадь шумно вздыхает, понимая, что сегодня нет у хозяина ласки для нее.
Старик правит на обочину асфальтированного, обсаженного тополями большака и едет — степенно, неторопливо, как и надлежит уважающему себя человеку в годах. По большаку, шипя и взревая, проносятся автомашины — и праздные легковушки, трудяги грузовики, полные арбузов и дынь. «Скоро хлопок пойдет, — думает старик, представляя непрерывную вереницу машин, груженных хлопком. — Большой хлопок. Целые горы на хармане вырастут...»
Взгляд его невольно обращается в сторону гор. Вот они, во всем величии своих вершин и ущелий! На вершинах белым-бело, и не видно, есть ли там облака. Похоже, что нет. В низине вчера вечером накрапывал дождь, а здесь, оказывается, снег шел. «Воистину чудодейственны вы, горы!..»
В этом убеждении старика нет ничего мистического. Старик почти законченный атеист, у него, как выразился один заезжий лектор, «прочное материалистическое мировоззрение». Научился он грамоте уже в зрелом возрасте, но тем не менее прочитал очень много книг, живо интересовался успехами науки, аккуратно вырезал из газет портреты и биографии космонавтов.