– Мама тоже так делала.
– Мама из Ютландии. А ты никогда не верила в Бога.
– Нет, и сейчас не верю. Мне просто нравится то, что говорит Иисус.
– Например?
Сес берет в рот кусок рыбы и медленно пережевывает его. Я терпеливо жду. Она думает.
– О любви, утешении и прощении. И Он всегда слушает меня.
– Ты можешь поговорить обо всем со мной.
Сес мотает головой:
– Нет, малыш, не могу. Я не могу говорить с тобой о тебе, а ты занимаешь все мои мысли. Ты знаешь, как Бриан к тебе относится. И с кем же мне разговаривать?
Я не понял. Сес не относится к тому типу людей, которым вера жизненно необходима.
– Все равно как-то странно.
– Это для тебя. Ему достаточно просто слушать, так чтобы я хоть кому-то могла все рассказать. Мне больше ничего не нужно.
Но, несомненно, ей было нужно больше.
Силье
Впервые после Мириам я влюбился. Я встретил ее в своем любимом месте – в баре «Санкт-Педер». Я часто ходил туда один выпить пива – садился где-нибудь и сидел до самого закрытия, а потом шел домой, чувствуя себя таким же, как все. Она сидела за столиком с темноволосой девушкой, похожей на мальчика, и тощим парнем. Они говорили обо мне, но не с осуждением, а скорее с любопытством. Вдруг тощий парень оказался передо мной:
– Привет, я Якоб. Я из компании вон той красивой блондинки, которой ты показался очень симпатичным. Не хочешь пересесть к нам?
Я удивился, и мне удалось только пробормотать:
– Почему бы и нет, с удовольствием.
Я уселся рядом с блондинкой, которую звали Силье. Она смущенно улыбнулась мне. Напротив нас сидело двое ее друзей. Якоб спросил довольно равнодушно, чем я занимаюсь.
– Ничем. Я ничем не занимаюсь.
– Ты безработный?
– Нет.
– Учишься?
– Нет, ничего не делаю.
– А на что же ты живешь? – парень удивился.
– Я богатый.
Тут в разговор вступила темноволосая девушка, ее звали Камилла.
– А откуда у тебя твое богатство? Сам заработал?
– Нет, родители.
– Ты живешь на родительские деньги? Разве это не стыдно? Мне даже на билет домой они не дают денег.
Я безразлично пожал плечами. Не она же посчитала меня симпатичным, так что мне было все равно, что она про меня думает.
– А они как, рады, что ты бездельничаешь?
– Не знаю.
– А они чем занимаются?
– Они погибли…
За столом повисло молчание. Я не знаю, правильно ли поступил, но я сказал:
– Они погибли в автомобильной аварии, когда мне было тринадцать.
Они все еще молчали.
– И моя мама оставила очень много денег.
– Мама? – заинтересовалась Силье.
– Да, мама. Она была поп-певицей, а отец – почтальоном.
Силье проявила любопытство:
– Твоя мама была поп-певицей и погибла в аварии?
– Да, отец заснул за рулем.
– Твоя мама Грит Окхольм?
В ее голосе звучала надежда.
– Да, именно.
Вновь настала тишина. Они тревожно переглядывались, и Силье наконец осмелилась сказать:
– Я – солистка, Якоб – басист, а Камилла – гитаристка в группе «Грит Окхольм Джем».
Силье весь вечер говорила о недооцененной глубине маминых песен, о мелодиях дивной красоты, к которой никто из отечественных исполнителей так и не смог приблизиться. Она много улыбалась, прикасалась ко мне и нежно смотрела мне в глаза. Я совершенно не привык к такому вниманию со стороны красивых девушек, а потому ужасно растерялся. Я заикался и говорил что-то невпопад, а затем нервно улыбался, но чем больше я терялся, тем чаще она прикасалась ко мне. Мое тело не вмещало меня. Спустя некоторое время те двое ушли. Они вежливо попрощались, даже не пытаясь позвать Силье с собой, и оставили ее со мной наедине. Я краснел и запинался и совсем не выглядел опасным.
В два часа бар закрылся, пришло время прощаться с Силье. Мы обнялись и неловко продолжали стоять друг напротив друга. Она первая прервала молчание:
– Я здорово отдохнула. Приятно было с тобой пообщаться.
– Взаимно. Было весело.
И мы опять замолчали, казалось, на целую вечность. Мы стояли и выжидающе смотрели друг на друга. Наконец Силье сказала:
– Не хочешь как-нибудь еще встретиться?
– Можно, это было бы классно.
Она улыбнулась:
– Отлично. У тебя есть чем записать?
Я порылся в карманах и выудил оттуда ручку.
– Мой телефон – 22416936. Успел записать? 22416936.
– Записал. – Я показал ей, что номер записан у меня на ладони.
– Позвонишь?
– Да.
– Когда?
Я слегка растерялся и промычал: