Когда мама не работала, она расслаблялась, восстанавливала силы: много смотрела телевизор или запиралась в комнате и слушала громкую музыку. Причем она слушала музыку, которая была совсем не похожа на то, что она исполняла сама. Ей нравились группы «Айрон Мейден», «AC/DC», а позже и «Металлика». Мы старались не обременять маму, так как ей нужно было отдыхать по-настоящему. Сес относилась к этому очень серьезно. Она старалась устроить так, чтобы я не отвлекал маму по пустякам, а лучше бы и вообще не отвлекал. Поэтому я отвлекал Сес. Несколько раз я стучался в мамину дверь, и Сес тут же оттаскивала меня от двери, садилась на корточки и говорила: «Что случилось, малыш?» Первый раз мне было странно слышать, как она назвала меня малышом (ей было всего одиннадцать), но я быстро привык к этому.
Единственное место, где мама никогда не выступала, – это Тарм, откуда она была родом. Она отказывалась наотрез, хотя ее и пробовали туда заманить. Ей предложили сногсшибательный гонорар за одно-единственное выступление в концертном зале Тарма, но она ни за что не хотела возвращаться в этот город. Поняв, что деньгами ее не соблазнить, администрация Тарма пошла на другие ухищрения. Например, попыталась привлечь огромным праздником, устроенным в ее честь. Они уже вовсю планировали это торжество, когда сообщили о нем маме, но и тогда она сказала, что ей это неинтересно. Естественно, праздник не удался, раз главная виновница отказалась приехать. Это было большим разочарованием для властей Тарма. После многочисленных неудачных попыток каким-то образом завлечь маму нас разыскал сам мэр города, пожилой седовласый фермер. Он приехал в Копенгаген и заявился к нам домой:
– Добрый день, я Бьярне Андерсен, мэр Тарма.
Мама удивленно взглянула на него и спросила:
– А откуда у вас наш адрес?
Он покраснел:
– Мне дал его секретарь вашей записывающей компании. Я подумал, что вместо переписки лучше будет пообщаться лично.
Это был очень скромный, пожилой, смущенный человек, и маме стало его жалко. Она пригласила его в дом и вежливо выслушала. Он даже пообедал с нами. Она обнадежила его, но в конце концов вынуждена была отказать, так что он вернулся домой с очередным поражением. Говорят, что именно после этого случая он ушел из политики.
Отец
Отец встречался в домашней обстановке лишь с одним из коллег, а именно – с дядей Джоном. Они оба были почтальонами. Отца раздражало, что его карьера завершилась службой на почте в Нерребро, в то время как маму любила вся Дания. В особенности потому, что в журналах он всегда появлялся в почтовой униформе. Отца постоянно преследовали фотографы, они переворачивали его велосипед, чтобы запечатлеть момент, как он ловит разлетающиеся на ветру письма. Он ощущал себя убогим, но мама так не считала. Ее не волновало, чем он занимается, пока он с ней, а он действительно каждую секунду был с ней, и кажется, без нее не мог даже дышать.
Дядя Джон – это не родной наш дядя, мама и папа были единственными детьми в своих семьях, но Джон очень хотел, чтобы мы называли его дядей.
– Мне кажется, будет здорово, если они будут называть меня дядей, как будто мы одна семья, Алан.
Отец не реагировал на эти слова, и тогда Джон повторял:
– Как будто мы одна семья, Алан.
Это был упитанный мужчина, ровесник нашего отца, он жил вместе со своими родителями и очень любил моего отца, но не был его другом. Он был чуть больше чем коллега и чуть меньше чем друг. Папа слушал его, но никогда не рассказывал ему о своих проблемах и не слишком вникал в его дела. И все же Джон для отца был ближе всего к общепринятому понятию друга. Отец так держал себя со всеми, кроме мамы. Как-то я рассказал отцу, что меня дразнят в школе. Он выслушал меня, кивнул с серьезным выражением и сказал: «Николай, они должны прекратить», – и все.
Так они познакомились
Родители мамы – религиозные люди – воспитывали ее в преклонении перед Иисусом и в строгой приверженности Господу. По словам мамы, наш дед в первую очередь был верующим, а потому имел все основания отчитывать ее. К великому сожалению своего отца, мама целовалась с мальчиками – отчасти в качестве протеста, отчасти потому, что любила, когда ей говорили, как она прекрасна. Она мечтала сбежать в Нью-Йорк или в Лондон, но и против Копенгагена ничего не имела, лишь бы оказаться подальше от нашего дедушки.