Отец – тоже уроженец Тарма, но он твердо решил переехать в Копенгаген. Он был сиротой, родители умерли, а близких друзей у него не имелось, так что какой ему был смысл оставаться в небольшом городке с такими ничтожными возможностями для самореализации? Вот только он не предвидел, что в итоге окажется комическим придатком мамы.
Он познакомился с мамой на прощальной вечеринке. Они не были знакомы до этого – знали друг друга в лицо, не более того. Мама пришла без приглашения. Отец, двадцатидвухлетний, симпатичный, в предвкушении будущего успеха, – официальный центр внимания на празднике. Мама, красивая, но шестнадцатилетняя, вообще-то, должна была сидеть дома в своей комнате, однако сбежала и тут же оказалась неофициальным центром внимания. Народ на вечеринках всегда концентрировался вокруг нее. Эти двое никогда не общались друг с другом прежде, а в тот вечер они не общались ни с кем другим. Мама не упускала его из виду, ведь он должен был «спасти» ее. Когда все разошлись, мама осталась, и отец не мог поверить, что вдруг оказался наедине с красивой девчонкой, обладательницей прекрасной груди.
– Алан, а ты возьмешь меня с собой в Копенгаген?
– Конечно возьму, – ответил он, пораженный тем, насколько легко далось ему это решение.
Она успокоилась, и он почувствовал, насколько она мала и беззащитна в его огромных объятиях. Они знали друг друга всего восемь часов, когда приняли решение уехать вместе. Он целовал ее, а она напряженно дышала, пока он расстегивал ей брюки. Она целовалась со многими, но единственным мужчиной в ее жизни навсегда остался отец.
Когда мама рассказала, что собирается уезжать (а она рассказала это с удивительной уверенностью, так как теперь у нее появилась поддержка), дед ужасно разозлился. Ей всего шестнадцать. Никакого Копенгагена. Он называл ее такими словами, какие отец никогда не должен произносить в адрес своей дочери. В общем-то, он никогда не церемонился с ней, но теперь звучали уж совсем гадкие ругательства. Мама несколько раз убегала из дома к отцу. А ему ужасно не нравилось, что все так сложно, – конечно, она уедет с ним, но всякий раз он просил маму вернуться домой и разрешить ситуацию без ссор. Родителей нужно ценить. Когда она в пятый раз вернулась совсем удрученная, дед уже поджидал ее, злобно сверкая глазами. Все началось с криков и угроз – но неужели он рассчитывал запугать ее словами? Все детство ей угрожали адом. Мама орала в ответ, и тогда дед снял ремень. Вообще-то, он не имел привычки бить маму. Он мог дать ей пощечину, когда она дерзила или огрызалась, но до такой жестокости еще никогда не доходил. Он бил маму, пока бабушка причитала в сторонке. Она не участвовала в происходящем. Она была слабой.
Хлоп!
– Ну-ка попроси прощения.
Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.
– Иди ты к черту!
Хлоп-хлоп.
– Проси прощения.
Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.
– Отвяжись!
Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.
И вдруг от сильного удара открывается дверь. На пороге стоит отец. Он провожал маму домой и решил остаться неподалеку. Он не сомневался, что ее крики обращены к нему, и повел себя совершенно правильно: выхватил ремень из рук деда и прогнал его через всю комнату. Тогда-то мама и полюбила отца всем сердцем – она никогда не была такой счастливой, как в тот момент, когда он отодрал ее отца его собственным ремнем. Прекратив побои, продолжавшиеся довольно долго, он отдышался.
– А теперь мы пошли. Вы больше никогда не увидите Грит. Она моя, и держитесь от нее подальше.
И они ушли.
Мама ничего не взяла с собой, кроме любви всей своей жизни и ежедневной молитвы. Она презирала правоверных верующих, но сама продолжала молиться. Возможно, эта была всего лишь привычка, от которой она не могла избавиться, но она молилась каждый вечер, и это давало ей успокоение перед сном.
Они ожидали, что мамины родители натравят на них полицию, но те, вероятно, решили, что мама не достойна всей этой возни. По крайней мере, впервые мы их увидели после маминой смерти, да и то интересовала их не мама, а я. Маме очень нравился Копенгаген, и в первые недели она только и делала, что бродила по городу, садилась где-нибудь и наблюдала за прохожими. Она черпала в этом силы. И всегда находилась добрая душа, которая осторожно спрашивала ее: «Все хорошо?», и мама отвечала с улыбкой: «Да, все замечательно».