Ходил на овес медведь-одиночка и, видимо, не маленький. Зверь был осторожный и жировал только на самой кромке поля, примыкающей к лесу. На новом месте мы не стали делать такой основательный лабаз, как в первый раз, а вместо него приколотили к березе две жерди с одной и другой стороны. Другие концы жердей были укреплены на сучьях ели, которая и закрывала лабаз со стороны поля. Левее лабаза была торная тропа, по которой зверь выходил из леса. Собственно, таких троп было две и обе они были торными. Тут уж приходилось положиться на охотничье счастье.
Интерес ко мне в колхозе пропал: прошла уже шестая или седьмая ночь, проведенная зря, а главное — был промах, который редко прощают, охотнику. В пять часов вечера я сидел на лабазе, забравшись в засаду задолго до захода солнца. В этот раз мне сопутствовал директор лесхоза, молодой и страстный охотник. Мы поделили с ним место жировки медведя пополам и сидели в разных концах поля. Кто-то из нас должен был увидеть зверя. Кому же улыбнется охотничье счастье?
В колхозной риге обмолачивали лен, и грохот деревянных вальков звонко разносился в тишине августовского вечера. С противоположного конца поля увозили выстоявшиеся бабки льна, и кто-то из возчиков заметил меня на дереве. — Смотри-ка, эвон сидит… — и еще что-то сказал уже тише и засмеялся.
Не менее часа просидел я в такой обстановке, а потом разом все стихло. Село солнце, и заря полыхала ярким золотым пламенем. Было так тихо, что я слышал скрипенье челюстей большой осы-шершня, грызущей кору березы. Оса то улетала, то вновь появлялась, садясь на одно и то же место.
Мой лабаз примитивен, но сидеть на нем удобно. Только разве рюкзак, заменяющий сиденье мягкого стула, не следовало набивать сухим сеном. Оно шумит при самом незначительном движении, и поэтому нужно сидеть, не меняя позы.
На охотах в засидках лучше вообще не шевелиться. Это довольно трудно выдержать долго, но зато абсолютно необходимо. Еще более необходимо избавиться от всяких запахов. Ружье должно быть тщательно промыто и от нагара и от смазки. На ноги хорошо надеть лапти из лыка или уже выношенные резиновые сапоги.
Томительно текут часы ожидания встречи с медведем. Заря угасла, и со стороны поля из небольшого болотца поползла белая пелена тумана. Вдали она была плотная, и из нее, как островки, торчали темные силуэты кустов. На опушке леса показался заяц-беляк. Он посидел, послушал и заковылял к посеву овса, то припадая к земле, то садясь на задние ноги, поводя ушами. Шорох от его прыжков иногда был хорошо слышен. Вдруг сзади меня в лесу порхнул и застрекотал белобровый дрозд. Птицу что-то встревожило, и я стал вслушиваться. Вот совершенно по-особому в лесу треснул тоненький сучок. По звуку я понял, что он не мог треснуть самостоятельно. Кто-то сломал его. Это были осторожные и вместе с тем тяжелые шаги медведя. Они доносились из сумрака ельника и означали, что зверь идет вдоль опушки, примерно в десяти-пятнадцати метрах от ее края. Отдельные шаги были ясно слышны, потом совершенно затихли, — очевидно, медведь стоял и слушал. По всему было видно, что идет старый и осторожный зверь, который ведет себя совсем не так, как медведица, виденная мною в один из прошлых вечеров.
Затаив дыхание, я вслушивался в шорохи леса. Казалось, что стук моего сердца может подшуметь зверя. Прошло еще несколько томительных минут, и звуки совершенно прекратились. Дрозд куда-то улетел, ушел, видимо, и медведь. Неужели зачуял меня? Неужели и этот случай не увенчается успехом? Вот не везет! Тихо в лесу, и ничто не нарушает моих сомнений. Ушел!
И вдруг у меня за спиной зашумела листва кустарника и сильно затрещали его ветви. Все это было так неожиданно, что я не выдержал и резко повернулся на шум. В пятнадцати шагах стоял огромный медведь. Ни одна ветка ели, ни один листик не загораживали меня от него. Устраивая маскировку лабаза, я не ожидал появления зверя с той стороны и поэтому оказался в очень невыгодном положении. Стоило медведю взглянуть чуть повыше, и наши глаза встретились бы. Но медведь не привык ожидать опасности сверху и не заметил меня. Он стоял, втягивая воздух носом, слегка поводя им по сторонам. Розовый цвет его ноздрей, маленькие и совсем не злые глаза, лоснящаяся шерсть — все это так близко от меня, как бывало только тогда, когда я наблюдал медведей в зверинце. Необычайно длинной показалась мне шея зверя, на которой, словно бочонок, сидела лобастая голова.
Не менее пяти минут стоял медведь в опушке, и я понял, что тишина, предшествовавшая появлению зверя, также обозначала проявление его осторожности. Не видя ничего подозрительного, медведь сделал четыре-пять быстрых шагов в сторону овсяного поля и… лег. Появившаяся с этими шагами надежда на выстрел исчезла, поведение зверя не обещало скорого его продвижения вперед, а я должен был сидеть, не меняя позы. Долго ли?