— Если я правильно понял, то с тех пор, как вы вышли из санатория, вы больше не общались с Марселем, но посылали ему деньги?
— Случалось. Я хотела, чтобы он мог иногда доставить себе какое-нибудь удовольствие. Он не показывал виду, но у него бывали трудные времена.
— Он вам это говорил?
— Говорил, что он неудачник, что всегда был неудачником, что он даже не способен стать настоящим подлецом.
— Он говорил вам это в Ницце?
— Он никогда не приезжал ко мне в «Сирены». Знал, что это запрещено.
— Значит, здесь?
— Да.
— Вы часто бываете на Поркероле?
— Почти каждый месяц. Жюстина теперь слишком стара, чтобы самой проверять свои заведения, а мсье Эмиль никогда не любил путешествовать.
— Вы ночуете здесь, в «Ковчеге»?
— Всегда.
— А почему Жюстина не предоставит вам комнаты в своем доме? У нее же довольно большая вилла.
— Она никогда не позволяет женщинам ночевать под своей крышей.
Он понял, что затронул чувствительное место, но Жинетта все еще не поддавалась.
— Боится за своего сына? — пошутил он, раскуривая трубку.
— Это может показаться смешным, а между тем это правда. Она всегда заставляла его держаться за свою юбку, и поэтому по характеру он стал скорее похож на девицу, чем на мужчину. Она до сих пор обращается с ним, как с ребенком. Он шагу не смеет ступить без ее разрешения.
— А женщин он любит?
— Он их скорее боится. Я говорю, вообще. У него нет к этому склонности, знаете ли. Здоровье у него всегда было слабое. Он все время лечится, принимает лекарства, читает медицинские книги.
— А еще почему, Жинетта?
— Что?
— Почему вы приехали сюда?
— Так я же вам сказала.
— Нет.
— Я подумала, что вы, наверное, заинтересуетесь мсье Эмилем и его матерью.
— А точнее?
— Вы не такой, как другие полицейские, и все же… Когда случается что-нибудь мерзкое, всегда подозревают людей определенной среды.
— И вы считали нужным мне сказать, что мсье Эмиль не имеет отношения к смерти Марселя?
— Я хотела объяснить вам…
— Объяснить что?
— Мы с Марселем остались добрыми приятелями, но о том, чтобы жить вместе, не могло быть и речи. Он об этом больше и не помышлял. Я думаю, он и не хотел этого. Понимаете? Он больше не имел никакого отношения к нашей среде. Слушайте! Я сейчас видела Шарло…
— Вы его знаете?
— Я несколько раз встречала его здесь. Нам случалось есть за одним столом.
— Вы собирались повидать его сегодня на Поркероле?
— Нет. Клянусь вам, что я говорю правду. Только меня стесняет ваша манера задавать вопросы. Прежде вы мне доверяли. Вы немного жалели меня. А теперь меня больше не за что жалеть, правда? Я теперь даже не чахоточная!
— Вы много зарабатываете?
— Меньше, чем можно было бы думать. Жюстина — страшная скряга. И сын ее тоже. Конечно, я ни в чем не нуждаюсь. Даже немного откладываю, но недостаточно, чтобы можно было жить на ренту.
— Вы говорили о Марселе.
— Я уже не помню, что сказала. Ах, да. Как вам объяснить? Когда вы его знали, он пытался играть роль закоренелого преступника. Посещал в Париже бары, где можно встретить людей вроде Шарло и даже убийц. Он делал вид, что принадлежит к их бандам, а они не принимали его всерьез.
— Значит, он был там на вторых ролях?
— Ну, а потом и это прекратилось. Он перестал встречаться с этими людьми, жил на своей лодке или в лачуге. Много пил. Всегда находил способ достать вина. Денежные переводы от меня тоже ему помогали. Но я знаю, что думают, когда человека вроде него находят убитым...
— А что?
— Вы тоже это знаете. Воображают, что это связано с определенной средой, что это сведение счетов или месть. А здесь совсем не то.
— Вы хотели сказать мне именно это, не правда ли?
— Я уже забыла, что хотела сказать. Вы так изменились! Простите, я имею в виду не внешне...
Он невольно улыбнулся ее смущению.
— Прежде даже у себя в кабинете на набережной Орфевр вы не были похожи на полицейского.
— Вы очень боитесь, чтобы я не заподозрил людей из вашей среды? Уж не влюблены ли вы случайно в Шарло?
— Конечно, нет. Мне было бы очень трудно влюбиться в кого бы то ни было после всех перенесенных операций. И Шарло интересует меня не более других.
— Ну, а теперь договаривайте.
— Почему вы думаете, что я не все сказала? Даю честное слово, я не знаю, кто убил бедного Марселя.
— Но вы знаете, кто его не убивал.
— Да.
— Вы знаете, кого я мог бы заподозрить?